Остатками воли цепляясь за что попало, он вдруг ощутил, как по
шершавому ничто уже ползёт крохотная росинка, ещё не мысли, но уже
предмыслия.
«Зеркало! Я сотворю зеркало! Отразившись в нём, я обрету бытие,
и тогда…»
— Зеркало?! Очень нужная вещь! Особенно в темноте!
— Тош, прекрати!
— Женечка, ты же видишь, толку ноль! Дай нам с Геной хотя бы
повеселиться!
«Нет! Я сотворю гладь и твердь! Опершись о твердь, я отражусь в
глади!»
— Тьфу, школота! — Антон хмыкнул. — Если успеешь отразиться, то,
может, и обопрёшься. Но, похоже, нам тебя снова из осколков
склеивать.
Уязвлённое самолюбие закипало. Капелька ползла всё быстрее. Шипя
и перекатываясь как на горячей сковородке, она набухала и, наконец,
превратилась в тоненький стремительный ручеёк.
«Я… Я… Я отражусь во всём! Я стану светом, и тьма не сможет
объять его!»
— Придурок, а твердь-то тебе тогда зачем?!
Вспарывая мглу, сверкнула молния. Раскаты грома разогнали тишь
по углам. И то, что когда-то было робким комочком, уже шумело
потоками неистового ливня.
— Зря ты, Тош! — от изумления Геннадий даже икнул. — Козырно
пацан выкрутился!
— Ага! Именно, что выкрутился!
Пустота наполнилась грохотом и шелестом, тенями и бликами, но
самое главное — мыслями.
— Cogito ergo sum! — торжественно прошептала Евгения. — Мыслю,
следовательно, существую!
Тьма выпала густым осадком, из бездны её можно было черпать
половником. Однако и светлее не стало.
«Я отражусь во всём! И в тверди, и в бездне, и на небесах, и на
земле! Тьма станет моей тенью, звёзды станут моими глашатаями, Луна
и Солнце — моими подручными и первыми свидетелями. Я есть высший
порядок, начало и конец, движение и покой. Всё станет моим образом
и подобием, хаос отступит, подчинившись замыслу и промыслу,
подчинившись мне!»
Светила вспыхнули, наполняя вселенную красками. Однако, когда,
искрясь и бормоча несусветную околесицу, мимо пробежала
человеческая задница на страусиных ножках, Костя понял, что
сотворил что-то не то.
— Успокойся, мальчик мой! Успокойся и сосредоточься, всё ещё
только начинается.
— Сопельки ему ещё вытри! Жень, откуда столько симпатии к этому
недоноску?! Я ревную!
Плакать хотелось навзрыд. А мир всё наполнялся бессвязным лязгом
и скрежетом. Рычание немыслимых чудищ сотрясало твердь, и, подобно
дирижаблям, парили над гладью их грузные тени.