– Только так мне выжить, – размышлял он.
Однако чувство экстаза пропало так же незаметно, как и появилось, – достаточно было взглянуть на очертание лица: абсурдное, бессердечное, холодное. Оливье понял, что все это время спорил сам с собой, и горечь, катившаяся тяжелой слюной по горлу, теперь его убивала. Он устыдился.
– Ты порочишь наш коллектив так же, как люди, некогда тянувшие руки к запредельному искусству, – очень тихо вымолвил он, чтобы больше ни одно слово не оказалось за пределами этого кабинета. – Хватит уже этого. Просто будь, как все, и устыди индивидуума внутри себя. Неужели ты думаешь, что обладаешь чем то, чего нет у других? Чем-то, что помогает тебе…
– Я не думал об этом.
– Что же… К слову, обладать чем-то – неприятно, я бы даже сказал, глупо. Ведь так ты добровольно сужаешь себе тюрьму, что кропотливо выстраивало общество… – с каждым словом Оливье становился все тише, пока и вовсе не умолк, закрыв глаза на какое-то время. – Пойдем. Смотр нас освежит.
Его тело одрябло и стало на несколько лет старше: рука, что попыталась оттолкнуть в сторону, через мгновение отяготела и провалилась в пропасть отчаяния; глаза не смотрели, но отчетливо представляли неизменную гримасу нахальства.
– Действительно ли спор – единственно верный способ узнать, как далеко готов зайти человек ради своих идей? – застыл в моей голове вопрос.
Оливье попытался выпрямиться, позволив себе собраться, но почувствовал накопившийся страх. Впервые он понял, что его роль в этой жизни не так уж и важна:
– Просто он не понимает. У человека никогда не было прав, но всегда была обязанность быть как все. Нужно просто напомнить ему об этом…
***
Подойдя к залу и раскрыв двери, несколько человек начали пристально нас разглядывать. Их лица не выражали эмоций, но взгляды отчетливо твердили, что нам здесь не место.
– Нам всем тут не место, – ментально пытался ответить им я.
– Мест нет, – огрызнулся Оливье. – Повезло тебе, Смит. Увидишь все с лучшего ракурса. Идем.
Не дожидаясь ответа, надзиратель развернулся и пулей выбежал за дверь. Шум, что изящно наполнял каждый уголок, непрестанно нарастал, свидетельствуя о начале представления. Улыбки от радости начали витать повсюду. Шум и абсурд стали двумя концами одинакового счастья.
Выйдя из обшитых тканью дверей и поднявшись по лестнице, я оказался в ложе для высших персон, где на важных заседаниях всегда сидел совет Республики. Хоть повсюду и находилась изысканная мебель с необычной посудой и вещами, я сразу понял, что с высоты – люди воспринимались размытее, непонятнее. В этом-то и была наша человеческая сущность: видеть большее в меньшем, обозревая общую картину, а не частную.