С кормы спустили шлюпку,
и вскоре на песок спрыгнул дородный боярин
в расшитом золотом зеленом кафтане и красных сапогах.
Никогда прежде не видел толстых эльфов — оставалось лишь
гадать, как работорговец наел солидную ряху на веганской
диете. Либо же деньги, как и в любом другом уголке
мира — хоть реального, хоть виртуального — давали
дополнительные привилегии и делали равных пред законом чуточку
равнее.
Несмотря на четверых бодигардов
с луками и саблями, особой опасности длинноволосый
толстяк не внушал, но было в его взгляде
и улыбке что-то неуловимо змеиное, сочащееся коварством.
Спорщики заткнулись задолго до прибытия Ковака,
а когда же делец встал напротив, то и вовсе
стухли, растеряли весь задор и склонили головы.
— Сколько? — спросил
эльф.
— Один, ham’radda, —
запинаясь и дрожа, пробормотал капитан.
— Один?! — былое
умиротворение исчезло как пух в огне. — Я трачу
время из-за одного сраного раба? Ты меня за hai’seann
держишь, выпук старого осла? А может, мне и вас заодно
прихватить?
— Смилуйся, ham’radda!
— мародер бухнулся на колени и воздел руки
к господину, а подельники сей же час поспешили
сделать то же самое. — Хоть пленник и один,
да не абы кто, а сам поборник! Взгляните,
у него амулет!
— Неужели... — Ковак сменил
гнев на алчное любопытство и велел охраннику проверить.
Тот залез в лодку, осмотрел мои руки и поднял ладонь.
— Хм... Занятно, занятно. Но ты все равно меня
расстроил. Поэтому заберу этого парня в качестве возмещения
моральных и нравственных страданий. Не против?
— Конечно, конечно, —
с облегчением выдохнул старик. — Все
по справедливости, ham’radda.
— Вот и чудненько, —
жиртрест погладил перевалившее через кушак брюхо.
— Грузите.
Меня заковали в кандалы
и провели вдоль скамей с гребцами. По дороге
заприметил тощего, будто узник концлагеря эльфа, судя
по темным волосам и раскосым глазам — степняка.
Бедолага уже не мог грести в полную силу (да какую
там в полную, и в десятую ее часть) и его
бросили в проход между банками, где отдыхали полтора десятка
таких же измождённых, опаленных солнцем, иссушенных жаждой,
избитых кнутами невольников.
Охранник уже хотел усадить свежего
пленника на место страдальца, но Ковак часто зацокал
и указал пухлым пальчиком на нос, где стояла выходящая
далеко за борта надстройка в виде высокой прямоугольной
площадки — этакий квартердек, только на противоположном
конце корабля. Над дощатым помостом трепыхался белый
шатер-балдахин, под ним на россыпи подушек сидели
эльфийки — одна другой краше. Смуглые и бледные, нежные
и крепкие, с татуировками всех мастей и ритуальной
раскраской на прекрасных личиках. Объединял рабынь лишь
наряд — все щеголяли в бронзовых браслетах на правых
ножках, цепи от которых надежно крепились к вколоченным
в палубу скобам. На этом разнообразие фасонов
заканчивалось.