– Как-как?
– Вши во сне, говорят, к богатству.
– Тфу, идол тебя забрухай! – чертыхнулся дед и тут же от греха перекрестился. – А я так скажу: твоя примета – кулинка с глинкой. И когда ты у меня, старая кошелка, людей слухать не будешь? Ведь хорошо знаешь, что брехни да драки – потеха для дураков. Я наяву зачесался, а она ишь че придумала – вши к богатству! А куда уж нам богатеть, пра! – негодовал дед. – Ить скажет тоже, а я, сивый мерин, уши развесил, слухаю. – И махнул рукой: – Никому ничего не говори про это, а то засмеют, мол, Чекмени умом тронулись, пора их в Ложки или бузулукский дурдом отправить. Вставай лучше – видишь, развиднелось. Хучь и старые, а пока живые – ворочаться надо: жевать-то каждый день хочется. Вставай, вставай, хватит калбешкой лежать – я еще не слыхал, чтоб от долгого спанья кто поумнел. Жара опять будет, так мы холодком че сделаем, а в обед отдохнем. Да не забудь: себе ныне свари чего хошь, а мне – кулаги, я и буду забавляться весь день.
И, отдав такой наказ и не слухая больше старухины «побаски» про богатство, дед Чекмень надел шерстяные чулки (последние года он не вылезал из них круглый год), заправил в них штаны, сунул ноги в чирики-чеботы и с рубахой, картузом и ручником под мышкой вышел во двор.
Глава вторая
События в огороде
А на дворе буйствует погожее июньское утро. Девятый десяток своей жизни разменял дед Чекмень, а все не перестает удивляться многоликости природы, сочности ее красок, разнообразию звуков и той волшебно-притягательной силы, которая приятно взбадривает душу, незримой молодецкой удалью наливает тело, заставляет как бы слиться с извечно-неторопливым ходом времени, острее почувствовать свою неразрывную связь со второй матерью – кормилицей-землей.
Словно в каком-то блаженном упоении, дед глядел, как гаснут последние звездочки, как над слащевской стороной, сияя желтизной, низко на ущербе-исходе завис рогатый месяц; как из-за бугра, не спеша, выкатывается малиновый солнечный шар; как брызнули первые солнечные лучи и облили позолотой начинающий пробуждаться хутор, распростертые в своей девственной наготе, обрызганные росой травы, сады, левады, лог, прорезанные многорукими балками увалы бугров, уходящую в западную даль Едовлю и раскинувшуюся вокруг загадочную волнистую степь. Влажная от росы земля дышала пресным паром, в прозрачном – до не-подобия – прохладно-влажном воздухе ощущался аромат цветущего разнотравья, сладковатый, дурманящий голову дух вишневого сада, будоражащий волглый настой огородного укропа, перемежающийся пряной тополиной горчинкой и похожим на пчелиный клей прополисом.