Когда появилась его поистине замечательная книжка «Звезда полей», все литературные журналы страны приветствовали ее, наперебой предлагая автору свои страницы. Над плешивой головой Николая зашумела лебедиными крылами слава. Припозднившись, что-то одобрительно буркнула «Правда». Вологодское начальство спохватилось и выделило поэту однокомнатную квартиру. Рад и горд ею он был несказанно. Но в своем углу прожил недолго. Как уже говорилось, крещенскою ночью в обоюдном пьяном угаре сожительница-поэтесса, небезызвестная ныне по бесстыжим воспоминаниям, буквально голыми руками задушила Колю Рубцова.
* * *
О пьянстве Рубцова сейчас говорят как-то обиняком, стыдливо, через не хочу, или с укорами в слабохарактерности поэта. Характер у Рубцова был дай бог каждому, без него он вряд ли бы выработался в поэта такого уровня. Но не надо закрывать глаза и на то, что гулеванил Коля добрую часть своей короткой жизни.
Пили в литературной среде ничуть не больше, чем сейчас, и будь Рубцов рядовым поэтом, его гульба никого бы не трогала. Конечно, последние год-другой с ним стало тяжело в застолье, а так ведь и гулял он, бродяга, талантливо. Кто не знает, как поснимал Рубцов с общежитских стен портреты русских классиков, снес их в комнату, аккуратно расставил, разогнал своих прихлебателей и провозгласил: «Надоело пить со всякой шелупонью, хочу пить с хорошими людьми!».
Или объяснительная записка чего стоит, в которой он объяснил ректору института свое непутевое поведение:
Быть может, я в гробу для Вас мерцаю,
Но заявляю Вам в конце концов:
Я, Николай Михайлович Рубцов,
Возможность трезвой жизни – отрицаю!
Пили мы по причине своих шагреневых карманов дешевые портвейны и простую водку, причем Рубцов предпочитал вино, ибо его при любой складчине выходило больше. Иногда, бывало, не в настроении поглядывал на быстро редеющую рать бутылок на столе, выбирал глазами кого-либо из компании и говорил: «Тебе, Саша, пора спать! Ступай в свою комнату!». Изумленный поклонник, на чьи кровные зачастую и закуплено было вино, послушно удалялся. Снова читались и пелись стихи, снова редели бутылки. Наступала очередь Бори, Васи, Пети, пока с последней посудиной не оставался сам-друг Николай Михайлович в обнимку.
Когда Рубцова наконец-то широко распечатали, деньгами он особливо не сорил, видно, сказывалась детдомовская привычка, но в неожиданных обстоятельствах любил шикануть. Как-то поздно ночью мы с рязанским поэтом Борей Шишаевым провожали его в Вологду. Растроганный Рубцов купил две бутылки шампанского, благодушно повелев нам отыскать стакан. Стаканами и в те времена на вокзалах не баловали, мы вернулись с пустыми руками. «Вот салаги! – удивился Коля. – На что вы годитесь без старого моряка?». Он вынул из величественной мусорной урны открытую консервную банку с рваными краями, небрежно сполоснул ее шампанским, и мы, давясь от смеха и боясь порезаться, выпили на перроне сначала «на посошок», а потом «стременную» и «закурганную»!