- Шокером его, давай!
- Сейчас я тебе покусаюсь, тварь!..
- Нет!
Любим бросился в сарай, схватил за руки доктора, лысого Генриха
Францевича.
- Оставьте! Не трогайте! Живые же души…
Поднялась возня. Его оттолкнули, впопыхах задев чем-то тяжелым
по лбу.
Любим Голубев упал, прикрыл голову руками, тоненько заскулил и
заплакал.
- Зачем?! Не надо, пожалуйста! Пожалуйста!!!
… Закончив работу, доктор Киржач опустился на корточки рядом с
плачущим Любимом Голубевым. Вздохнул.
- Дурачок ты, Люба, дурачок. Горе луковое. И что с тобой
делать?! Нашел «живых». Нашел «души».
Генрих Францевич, хищно вздрагивая ноздрями, как породистая
лошадь, выигравшая скачку, упаковывал обратно в рюкзачок
принесенные с собой инструменты и склянки с образцами.
Любим Голубев лежал, скрючившись, на полу сарая и рыдал, тяжело
вздрагивая спиной. Доктор сидел рядом и гладил его по голове.
Во сне я опять плакала. Мне приснился сгорбленный старик и двое
маленьких детей с ужасно бледными лицами. Они глядели на меня из
окон какого-то красивого дома.И дом этот рос, очень быстро: я стою
внизу, а их лица все дальше и дальше от меня, а я - проваливаюсь,
ухожу под землю… Бестолковщина, но весьма неприятная.
Открыв глаза, я обрадовалась, увидав знакомые с детства
выцветшие обои, репродукцию Айвазовского на стене, старый комод...
Чувство грозной неминуемой опасности, мучавшее меня во сне,
отступило. Чего бояться, если сейчас заскрипят половицы, и, как
обычно, в комнату заглянет Лёлечка:
- Динка, лентяйка, а ну подымайся скоренько. Четверг! Идем на
рынок!..
По четвергам в городе ярмарка. Мы с Лелечкой покупаем молоко и
творог у местных фермеров. Сегодня четверг… И… СЕГОДНЯ
ПОХОРОНЫ.
Сон внезапно развеялся. Лёлечка!..
Заслоны, возведенные в мозгу измученной психикой, пали, и
предыдущий день встал передо мной во всей своей неприглядности. О,
господи!
Говорят, время лечит. Чепуха. Что тут вылечишь? Когда память
болит, часть души, ее сохраняющая, просто отмирает: мы, как
ящерицы, откидываем этот хвост мыслей, чувств, привязанностей.
Время тянется, рубцует открытые раны, схватывает наши немощи,
словно гипс. Фиксирует их. И мы бежим дальше, уже слегка
инвалидами. Мы продолжаем жить.
Грудь стиснуло болью. Дыхание сбилось. Я бы зарыдала, но
раздался звонок в дверь. Это, наверно, доктор. Или Анна Гавриловна.
С известием о Лелечкиных похоронах. Надо встать и открыть. Ведь до
сих пор ничего не знаю – что, как. Надо что-то делать…