– Сергеич! – оклик Рината, младшего оперативника, вернул Голубчикова к действительности. – Какая-то улица нежилая. Через два дома отсюда живет семья. Но они ничего не слышали. Только вернулись с работы.
– Пожалуй, со свидетелями, на самом деле, туго, – резюмировал майор, – придется самим поднапрячься. Ладно. Езжай домой. Сегодня с матерью убитого поработают врачи скорой. Пусть придет в себя. Такое горе. Видимо, личность убитого придется нам самим устанавливать.
– Мы же знаем фамилию матери. Завтра посмотрим по базе.
– А если фамилии разные? Все. По домам.
Утром следующего дня, по пути на работу, майор заглянул в морг.
Леша Ванин, патологоанатом, уже закончил вскрытие тела вчерашнего убитого и что-то записывал в журнал. Увидев Голубчикова, улыбнулся:
– Ох и нетерпеливый вы, Сергей Сергеевич! Я как раз пишу заключение.
– Ладно, – пробурчал майор, – есть еще что-то?
– Все очевидно, господин начальник, – не унимался Леша, – смерть наступила от ударов, нанесенных топором в область черепа. Есть еще одна рана на бедре. Судя по всему, тоже от удара топором, полученная примерно в то же время, что и по голове. Но не глубокая и не смертельная. Так что, ищите орудие преступления. Это единственная причина.
– Как думаешь, – спросил Голубчиков, – кто мог нанести такие удары?
– Имеете в виду мужчина или женщина? – уточнил Ванин.
– Да, – майор подошел к телу, накрытому простыней, отодвинул край и поежился от увиденного.
– Да кто угодно, – ответил Леня. – Даже подросток, если, например, убитый спал.
– Понятно, – еле слышно отреагировал Сергей Сергеевич, пожал руку доктору и вышел вон.
Пока ехал в отдел, думал об убитом:
«Кто же тебя так, парень? Чем же ты заслужил такую смерть?»
Если бы Юрий, а именно так звали мужчину, мог говорить, он бы, наверное, рассказал майору о своей проклятой судьбе, в которой тоненькие белые полосы лишь изредка чередовались с непроходящими огромными черными.
Например, начал бы с того, как однажды в яркий солнечный весенний день вышел за ворота колонии, в которой отбывал наказание за убийство.
Пятнадцать лет от звонка до звонка. В свои 40 лет он и не помнил жизни на свободе. Это была третья ходка, самая длинная, самая страшная, самая унизительная.
Закинув рюкзак на плечо, Юра побрел к железнодорожной станции. Предстоял длинный путь домой, в Мохов.