Фабрика находилась в историческом сердце рабочего квартала. И когда это сердце остановилось, все вокруг кануло во мрак. Теперь на экспорт отправлялись товары совсем иного рода – Надежда. За редким исключением, призванным поддерживать жизнедеятельность Улицы, кроме наркотика ничего больше не производилось. Больше Улице Убитых не были нужны заводы и фабрики. Их заменил Парад. Такой порядок вещей установился давно. Задолго до того, как силуэт города преобразил небоскреб Нагана. Сегодня именно внутри его стен контролировался оборот наркотика.
За неприглядным пейзажем района работяг, в котором люди высокого достатка старались не появляться, расположились Зеленые Холмы, где находили покой те, кто переходил на третью ступень бытия, фактически становясь дважды мертвыми. Их окаменевшие останки безмолвно глядели на ныне живущих, понуро бродящих по бесконечным аллеям статуй, дорожки которых уходили за горизонт. Это были могилы тех, чьи родственники не поскупились увековечить своих близких. По иным изваяниям проходились кувалдами. Вот почему вы не найдете ни одного рабочего с фабрики или грузчика из доков здесь, на Зеленых Холмах. Ни живого, ни мертвого. Отбросам здесь не рады.
В этом месте покоились дважды убитые. Прервавшие существование сначала в теле физическом, затем в духовном. Ушедшие из жизни страшным, насильственным способом. Молясь о спасении и моля о пощаде. На Зеленых Холмах нашли свой покой те, кто дважды пережил трагедию быть убитым.
Этот факт забавлял Северина, ведь он опровергал старинную русскую поговорку, гласившую: «Двум смертям не бывать». Именно ее он часто приговаривал в своей прежней жизни и обожал вспоминать в этой. На Улице Убитых она в одночасье возымела новое значение – никто не может гарантировать наличие смерти окончательной. Он уже умер однажды и переродился. Возможно, переродится еще раз. Или два. А значит ему, Борису Северину, нечего бояться забвения. Комиссар смаковал эту мысль. Пробовал ее на вкус. Перекатывал из одного уголка сознания в другой, как шарик на ладони.
Когда Руссо-Бюир, добротно смазанный и наполированный до зеркального блеска (не то, что «Паккард», который, кстати, был намного моложе), остановился возле небольшого синтоистского храма, толпа скорбящих только пребывала. Вокруг было много людей. Почти все азиаты. В строгих черных костюмах и белых накрахмаленных рубашках. Комиссар также был одет в черное. Но его наряд вряд ли кто-нибудь осмелится назвать траурным. Пальто с широким воротником из лисьего меха, солдатские сапоги, черный жилет и старомодный галстук. Борис Северин не носил аксельбантов и орденов, но любил дополнить свой наряд кавалерийской саблей, украшавшей его левый бок.