Видимо, что-то отразилось у меня на лице, потому как Иван Петрович улыбнулся и успокаивающе произнёс:
— Да вы так не переживайте, голубушка, до завтра полежите, потом сходите к вашему семейному нотариусу, у которого ваши документы хранятся и всё узнаете.
Иван Петрович снова достал из кармана платок, снял пенсне и начал его протирать. В какой-то момент остановился и добавил:
— Помнится, брат у вас был старший сын вашего батюшки от первой супруги, где-то на Урале живёт. Может и примет вас, всё же вы одна кровь.
8. Глава 2 (продолжение)
Доктор уже ушёл, я у меня сон как рукой сняло.
«Да, Фаина Андреевна, —подумала я, — вот же решила отдохнуть».
И так мне весело стало, что я чуть было в голос не рассмеялась. Но сдержала себя, мне ни в богадельню, ни в ом призрения не хотелось. И так пришлось признаться про потерю памяти. Хорошо, что её доктор всё списал на «возможные последствия».
Сон всё-таки «победил» и в какой-то момент моих размышлений я уснула. Разбудила меня Анфиса Васильевна, которая принесла мне ужин и тёплый взвар, как она назвала приятный ароматный напиток, в глиняном кувшинчике. А ещё она принесла мне небольшое зеркало, красивое, на ручке.
Зеркало было аккуратно завёрнуто в тряпицу. Анфиса Васильевна с большой осторожностью его развернула и подала мне:
— На вот, посмотри, видела же я, что ты всё осматривалась, зеркало искала.
Я с благодарностью приняла зеркало, которое оказалось весьма тяжёлым доя такого размера, и, с замиранием сердца взглянула на себя.
На меня смотрела белокурая девушка, с огромными потрясающей синевы глазами. Лицо у девушки сейчас было болезненно бледным, но то ли из-за глаз, то ли от сочетания этой бледности с розовыми пухлыми губами, лицо девушки казалось очень нежным и беззащитным.
Я в молодости совершенно точно такой не была, хотя тоже имела светлые волосы и синие глаза, которые с возрастом приобрели сероватый, я бы даже сказала стальной оттенок. Жизнь не особо баловала поэтому пришлось «закалиться».
Смотрела женщина на меня с жалостью, и поэтому я решилась всё-таки спросить:
— Анфиса Васильевна, а какой теперь год?
На глазах у сердобольной санитарки выступили слёзы, и она, погладив меня по голове сказала:
— Ох ты же горюшко, год нынче она тысяча восемьсот семь восьмой год. Неужто и это запамятовала.