Томаш
поморщился, отчего его лицо, покрытое россыпями полузаросших
шрамов, на миг превратилось в мешанину из рубцовой ткани, в которой
почти ничего невозможно было разглядеть.
- Помощь?..
Черт, да! Помоги мне добраться до «Жнеца» вместо того, чтобы стоять
здесь остолопом. Черт, куда он запропастился? Готов поспорить,
оставлял его здесь, вот прямо у этой стены…
Единственный из
раубриттеров, он не считал нужным прятаться в свой доспех,
разгуливая по Грауштейну так, будто это был обычный городишко, в
котором ему пришлось остановиться. Что это было – презрение к
смерти, которое Красавчик Томаш демонстрировал всю свою жизнь, не
считаясь с мнением окружающих, или расчет?
Нет нужды
прятаться тому, кто сам держит оружие под полой дублета. Если Томаш
не опасается «Керржеса», в открытую передвигаясь без защиты, это
может говорить об одном – он сам связан с «Керржесом» самыми
тесными узами. Или…
Дьявол, подумал
Гримберт. Этих «или» становится все больше с каждым днем пребывания
в этом чертовом монастыре.
- Ваш «Жнец» за
углом, - сухо сообщил он вслух, - Уверен, что видел его там часом
ранее. К чему вам доспех?
- А сам как
думаешь? – Томаш покачнулся, точно вековое дерево, которое, ощутив
удар топора, замирает на миг, точно раздумывая, падать ему или
задержаться еще на какое-то время, - Монастырские крысы отказались
отпускать мне пива в долг. Серебра хотят, поганцы этакие… Ну
ничего, ничего, сейчас я, значит, угощу их… Угощу как следует! Да
только не серебром, а самым настоящим свинцом!
- Едва ли у вас
это получится. Еще вчера мы все сдали снаряды в монастырский
арсенал. Ваш «Жнец» безоружен, точно новорожденный младенец. Как и
все мы.
Томаш замер, его
скособоченные кривые плечи опустились.
- Ах, дьявол… -
пробормотал он, дергая обожжёнными губами, за которыми не видно
было зубов, одни только провалы, - И верно… Ах сучья жизнь, а!
Подумайте только, честный рыцарь уже не может ни промочить глотку,
ни поквитаться с обидчиками! Может, у вас, сир Гризео, завалялось
пяток монет? С удовольствием приму от вас ссуду, вверив в качестве
залога свое честное рыцарское имя! А ежли будет… Ежли…
еж…
Томаш скрючился
посреди улицы, выплеснув на брусчатку поток мутной жижи. Должно
быть, он накачивался пивом уже не первый час, оттого уже с трудом
стоял на ногах. Но все же стоял, мало того, пытался что-то
говорить, совершая обеими руками бессмысленные, обращенные к
«Серому Судье», жесты.