Поворот,
поворот, поворот…
В какой-то миг
он ошибется. Незначительно, на один или два градуса. Но этого
окажется достаточно, чтобы смять броню «Судьи», точно яичную
скорлупу. Нельзя уповать на удачу вечно.
Чей-то выстрел
ударил его в грудь, развернув на пол-оборота и едва не опрокинув.
Повреждение внешних бронепластин, утечка масла, перебиты патрубки
охлаждающей системы. Почти тотчас лязгающая очередь из
автоматической пушки хлестнула по правому наплечнику.
Это не я
совершил ошибку, подумал Гримберт. Просто нельзя испытывать удачу
бесконечно. Он сам сунулся в этот безумный водоворот.
Еще одно
прямое попадание сотрясло корпус «Серого Судьи», заставив Гримберта
вскрикнуть. Следующее станет последним, хладнокровно подумал он.
Возможно, я вовсе не успею его почувствовать, просто скользну в
ледяную толщу воды, стирающей все мысли и чувства…
Его обступили
со всех сторон. И хоть фигуры эти шатались, изрыгая огонь, он сразу
понял, что отрезан. Неуклюжие и безумные, они все еще оставались
убийцами, и он разъярил их достаточно для того, чтоб они забыли про
все на свете.
Гримберт
всадил снаряд в чью-то лобовую броню, рванул «Судью» в сторону,
понимая, что это уже ничего не даст, жалея лишь о том, что не успел
перед смертью увидеть гибель приора Герарда…
- В сторону,
чтоб тебя!
Что-то
огромное, неповоротливое и исторгающее из себя потоки раскаленного
воздуха врезалось в лазаритов с тыла. Это было какое-то библейское
чудовище, покрытое ржавчиной тысяч веков, но все еще живое — и
оглушительно рычащее. Ослепительно полыхнувший в ночи луч лайтера
полоснул по башне ближайшего к «Судье» лазарита, в стороны брызнули
бледные капли расплавленного металла. Башня распалась на части,
точно сырная голова, по которой хватили остро отточенным ножом, в
ее глубине Гримберт успел заметить тело монаха, рассеченное на
несколько частей, дергающееся в коконе амортизирующей
сетки.
- Шлюхино
отродье! На! Угостись за счет старого Томаша! Ату!
Красавчик
Томаш не утруждал себя боевыми кличами, не цитировал Святого
Писания, не вел счета поверженным противникам. Вместо этого он
сквернословил по-франкски и на ломанной латыни, и с такой яростью,
с какой сам Герард не читал проповеди.
Его «Ржавый
Жнец» походил на какое-то варварское орудие, чудовищное в своей
жестокости. Он не искал элегантных ходов, он действовал с грубым
напором, если у него и были тактические схемы, то примитивного
свойства, грубые, как сам сир Томаш. Но при этом они были
безжалостно эффективны.