Репейник пожал плечами и подставил
стакан.
Плеснулся самогон, золотистый и
пахучий; колыхнулись травяные стебли на дне бутылки. Гатс налил
Репейнику, налил себе и посмотрел сквозь стакан на подсвечник.
После гибели богов магические источники энергии оказались истощены,
и яркие светильники, когда-то наполненные «светом божественным»,
теперь валялись на свалках, покрывались пылью на чердаках или
попросту бесполезно висели под потолками, как украшения, которые
забыли снять после шумного праздника. Им на смену пришли керосинки
и свечи – так же, как паровозы и дирижабли заняли место изящных
мобилей на магической тяге.
– Дело тут вот в чем, – сказал Гатс.
– Местные почему-то наотрез отказываются убивать монстру. Она для
них – вроде божества, понимаете? Верят, что, пока жива русалка, в
реке не переведётся рыба. А если с русалкой что-то случится, рыба
пропадёт. Такой вот бред. Я вам запросто всё рассказываю, а сам это
из них чуть не силой выуживал. Не хотели признаваться. Только глаза
прятали да бубнили: нельзя, мол, да нельзя. Беда будет. А чтоб её
поймать, нужно всего-то стать цепью, поставить бредень и прочесать
реку. Как попадется – застрелить. И дело с концом. Так нет же, и
слышать о том не хотят. «Рыба пропадет, рыба». Пробовал с шерифом
поговорить –шериф с ними заодно. Он ведь местный, здесь родился.
Эх… – староста залпом проглотил самогон, потянулся к бутылке, налил
еще.
– Нечисто здесь, – сказал он, – нюхом
чую. Деревенские – народ грубый, им не до сказок. Чтобы какую-то
ублюдочную девку из-за дурного поверья не трогали? Не думаю. А
думаю я другое. Есть в селе одна семейка, Гриднеры. Такие сволочи,
хуже чирья на заднице. Каждый Гриднер – на свой лад засранец.
Младший, Сэмиэм – здоровый бугай, драчун. Если началась драка в
кабаке, то без младшего Гриднера дело не обошлось. И такой подлый:
все мужики дерутся как дерутся – ну, фингал кому поставят или зуб
выбьют – а этот норовит ухо отгрызть, рот разорвать, глаз выдавить.
До смерти не бьёт, нет. А вот покалечить кого – всегда готов. Самое
гнусное, что на говнюка никто сроду не жаловался. Слышно, бывало,
крик в кабаке, прибегут разнимать – а там все уже кончилось, и
виноватых не найти. Только на полу кто-нибудь валяется, и челюсть
набок свернута. Кто его так, спрашиваю? Молчат. Не было ни разу
случая, чтобы кто-то на Сэма Гриднера сказал. А самого Сэма и след
простыл.