— Нарекаю тебя Дубомиром, душа твоя пусть покой сыщет, — произнёс он, завершая обряд. — Отправляйся, Дубомир, в Навь. И вернёшься лишь как Круг жизни твоей придёт.
Наступила тишина. Ветер, который до этого был и так едва заметен, вдруг совсем стих. Казалось, даже лес затаил дыхание.
— Готово, — сказал Эгиль, оборачиваясь к старосте. — Теперь он должен успокоиться.
Староста кивнул, его глаза были полны благодарности.
— Спасибо, — проговорил он. — Вы спасли нас.
Он пригласил их отдохнуть, и хирд радостно согласился. Жители отвели гостей наперво в баню, чтобы те грязь дороги смыли. А потом устроили небольшой пир для них. Они были благодарны им, что спасли не только их самих, но и душу дитёнка направили в место правильное, негоже ему маяться. Каждая душа имеет право на перерождение, главное — путь указать ей. И с тем справились иноземцы хорошо.
Наутро северяне уже были готовы выдвигаться дальше, когда к ним подошла немолодая женщина. Её лицо было опухшим от слёз, которые до сих пор лились из её глаз, а сами очи были совсем красные. Упала она под ноги Эгилю и завыла:
— Спасииибо... Что помогли моему сыну... Уйти... Я... Некудышная мать... Не уследила... Я... Я... Я виновата, что его не стало, я... Я должна была уйти, а он... Он должен был жить... — причитала баба, заламывая руки.
Он поднял женщину и усадил на лавку подле себя, и погладил ту по спине.
— Никто не знает, какой путь кому предрешён. Нет в том твоей вины, прости себя и отпусти своего сына. Вы ещё когда-нибудь встретитесь. Знай, он сейчас желает, чтобы ты продолжила жить и дальше, не нужно так себя мучить, в горевании прозябать. То не вернёт тебе сына, а себя на краду свести можешь. Живи дале, детей оставшихся воспитывай. Да новых рожай.
Женщина ещё раз всплакнула, поднялась и, благодарно кивнув, побрела прочь. Эгиль лишь вздохнул. Самое тяжкое для родителей — это когда дети уходят раньше, чем те сами, но такое всюду встречается. Дитяти — они хрупкие, уберечь их сложно.
— Вот ведь голосистая какая! — пробурчал дремавший до того на завалинке домовой. — С меня аж весь сон улетучился, когда она зарыдала и... — договорить не смог, получил подзатыльник.
— Ты сухарь! Вот были бы у тебя свои дети, и одного бы ты вот так же лишился, посмотрела бы я на тебя, как бы ты орал... — буркнула Гранька и отошла от него, недовольно ворча, ещё и руки на груди скрестила.