Кому какое дело, что теперь со мной стало?
Разве что только мать Игната, Инесса Артуровна, брезгливо поджала бы губы и посмотрела на меня, как на мерзкую мокрицу, что посмела путаться у нее под ногами. Но мне бы и тогда было все равно. Подумаешь, за годы брака с ее сыном, мы виделись от силы раза три или четыре. И каждый она делала вид, что я предмет мебели, а не человек.
Георгий Иванович, отец Игната, тоже недалеко ушел. Улыбался мне исправно, но я замечала сталь и холод в его равнодушных ко всему и всем глазах.
Вот только от родителей моего мужа не было ни слуху ни духу.
А между тем я всего за несколько часов выбрала торжественный и монументальный зал, где должно было пройти прощание с человеком, которого я любила всем сердцем. Только для избранных и самых близких. Чтобы тихо, без шума и репортеров — на этом жестко настоял отец.
— Аня, такие новости повредят бизнесу. А нашей семье подобная встряска сейчас ни к чему. На носу несколько серьезных контрактов...
Я кивала.
Заказывала цветы.
Место на Ваганьковском, где, кроме плиты не будет ничего. Лишь дата рождения и дата смерти человека, который стал для меня всем и смыслом жизни в том числе.
Когда же бездушные люди из похоронного агентства ушли, вытрепав мои нервы до основания, я снова ревела белугой до сорванных голосовых связок. А спустя еще три дня оделась во все черное, чтобы прийти на символическое прощание с мужем.
Прошла неделя. Мне показалось, что целый год.
— Пока так, — прошептал отец, возлагая алые, как кровь, розы на пустой, закрытый гроб, — Игната признают мертвым только тогда, когда завершатся поисковые мероприятия и экспертиза сгоревших останков.
— Мы могли бы подождать с этим, — кивнула я на рамку с фотографией супруга, что была перетянута черной, похоронной лентой.
— Инесса Артуровна попросила не тянуть с тем, что и так уже понятно без лишних слов. А как матери претить?
— И где же она? — оглядела я пустой, отделанный черный мрамором холл.
— Слегла с давлением и мигренью от скорби. Григорий остался с ней.
— М-м-м...
Спустя какое-то время и отец покинул зал прощания напоследок наказав мне быть сильной.
И я осталась стоять одна, глотая слезы и слушая, как надсадно тарахтит умирающее от тоски сердце. Глохло периодически. Замирало. Но снова заводилось, чтобы мучить меня пыткой одинокого существования.