— Я думаю, что вам стоит уйти, — произносит она с фальшивым сожалением.
Пальцы сами собой сжимаются в кулаки.
— Я пришла поговорить, — перехожу на шепот, вкладывая в каждое слово ту боль, что поймет каждая обманутая женщина. — Поговорить и посмотреть в эти... бесстыжие глаза.
Голос предательски дрожит. Консьержка прищуривается, изучая меня, как биолог — странное насекомое. Я вижу момент, когда она понимает: перед ней не истеричная дура, а женщина, которую предали.
— Значит, это был ваш муж, — хмыкает она. — А я все гадала, чей же это красавчик сорвался с поводка. — Ее толстые пальцы играют с бейджиком на груди. — Хорош чертяка, — криво улыбается, подбоченившись, — сама всегда заглядывалась, когда он мимо проходил. Такой весь деловой, крутой... И... — вот теперь в ее глазах проскальзывает что-то человеческое, — никогда не здоровался. Никогда.
— Не замечал, да? — уточняю я, чувствуя, как в груди разливается сладкий яд мести.
Лицо консьержки напрягается. Попала в цель.
— Он здоровается только с теми, кто ему полезен, — добавляю мягко, будто делюсь женской тайной. — Замечает только тех, от кого он может что-то поиметь. А вы... — мой взгляд скользит по ее строгому и простому платью с белым воротничком, — вы для него просто часть интерьера. Как этот диффузор.
Она вздрагивает, будто я ударила ее по щеке. Вот такой у меня муж. Он не уважает людей, которые ниже его по статусу. Они для него не существуют.
— На прошлой неделе, — обиженная моими словами консьержка кривит накрашенные губы, — ваш муженек заставил охранников удалить одну запись.
Горло сжимается. Видимо, консьержка действительно симпатизировала равнодушному Павлу. Он же у меня красавчик. Таких мужиков, как он, можно увидеть лишь в кино: высокий, широкоплечий, четкие и резкие черты лица, жгучие глаза... Те самые глаза, что смотрели на меня с такой нежностью в начале и с таким отвращением в конце.
— Какую запись? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.
Знаю по тому, как дрожат мои руки и как ноет пустота внизу живота.
— Ваш муж, — консьержка переходит на официальный тон, будто зачитывает доклад серьезному профессору, — и... — подбирает подходящее слово.
— Эта шлюха... — вырывается у меня, и голос вдруг становится чужим, хриплым.
Весь мир против меня, но я должна выстоять.
Да, глаза жгут слезы, сердце сжимают холодные когти обиды и страха перед будущим, но... я выстою. Я запомню каждое слово моего мужа о том, что я — высохшая мумия, с которой противно спать в одной кровати. Нельзя такое говорить женщинам. Нельзя. Ни при каких обстоятельствах.