Эта су… Рыцарь скривился. Эта поганая девка по недоразумению
носящая дворянский титул не захотела дать ему всего-то пол золотого
на полноценную лечебную магию. Его, Амадеуша пятьдесят серебряных.
Которые не просто могли бы избавить его от боли, но и спасли бы его
великолепное лицо!
«Ах, сер, деньги нам ещё пригодятся, шрамы украшают мужчину… –
Кравчик зло сплюнул под стол. – Тварь!»
«Ну, ничего, – думал он, – разберёмся, когда ты станешь моей.
Плеть быстро выбьет из головы всю эту дурь. Тогда я и посмотрю, как
ты будешь вылизывать сапоги, что сошью себе из шкуры это ублюдка.
Быдла посмевшего поднять на меня руку!»
Злость перекосила некогда холёное лицо, но боль тут же
раскалёнными иглами вонзилась в щёки и скулы. Заставила выругаться
и застонать. Что бы заглушить её рыцарь вновь припал к вину.
– Вы бы не налегали на выпивку, сер Алеющий Благоверный, –
прошелестел тихий, размеренный голос, серый, правильный и
неприметный. – Или быть может мне называть вас Овидус Паулус? Как
одного нашего знакомого кадета, исключённого из Военной Академии за
воровство?
Выскользнувший из вмиг ослабевших пальцев кубок, застучал по
столешнице, выплеснув на тёмные грубые доски остатки рубиновой
жидкости, и покатился к краю, оставляя за собой влажную дорожку.
Чьи-то ловкие пальцы подхватили его за толстую ножку и аккуратно
поставили перед Кравчиком.
Вцепившись одной рукой в шейный платок, словно бы тот его душил,
а другой в край стола рыцарь, словно затравленный зверь, смотрел на
человека произнёсшего эти страшные слова. С виду он напоминал
респектабельного горожанина или богатого торговца, но лишь до тех
пор, пока мужчина не увидел его глаз.
Холодные, чёрные, не мигающие, они были словно два провала в
бездну. А где-то там, внутри лысого, обтянутого словно бы
пергаментной кожей, черепа сидел мерзкий паук и именно в его
немигающие бусинки смотрел сейчас Кравчик. Сходство усиливали
пальцы нежданного собеседника. Длинные, костистые, даже на вид
холодные и скользкие, на которые так и просились когти вместо
ногтей – они показались Амадеушу лапками притаившегося монстра.
Но даже не это привело рыцаря в настоящий ужас. Взгляд его
оказался прикованы к небольшому перстню, на руке которую тот так и
не убрал от кубка, по чаше которого теперь змеилась неровная
трещина. Постой, возможно, даже из обычного, неочищенного железа,
он выделялся лишь забавной картинкой, в виде шагающей на четырёх
звериных лапах розово-фиолетовой рыбы.