Прошло какое-то время. И вот в комнате появилась она, – Софья! В сером домашнем платье с белыми кружевами, забранною вверх прическою, открытой шеей с ожерельем из белого жемчуга. Помнится, ожерелье ей подарил супруг на прошлое Рождество. Сам же Михаил трусливо презентовал bien-aime4 серебряное колечко, купленное по случаю (стыдно вспоминать, денег не было).
Софья Карловна села на диван и взяла в руки книжку. О, как же она была прекрасна и очаровательна! Ее грудь чуть заметно вздымалась и опускалась от ровного дыхания, глаза мягко скользили по строчкам, тонкие изящные пальцы перелистывали прочитанные страницы.
Салтыков ринулся вперед, готовый ломиться в закрытое окно, но раскрыть свое инкогнито. Он желал рассказать Софи, что опять уезжает и неизвестно когда вернется; что в качестве напутствия требует-таки ее (дружеского или сестринского) поцелуя или, …на худой конец, простой улыбки.
Он уже взобрался ногами на какой-то пенек, подтягиваясь на руках до подоконника, как тут… в комнате появился мужчина. И это был муж Софьи – Николай Васильевич. Супруги стали о чем-то беседовать. Разговор их, поначалу спокойный и размеренный, постепенно перешел на повышенные тона. Говорили они громко, но до слуха Михаила доносились лишь отдельные фразы. Николай Васильевич яростно жестикулировал, наступая на Софью Карловну. Бедняжка поначалу кричала ему в ответ, но потеряв всякое терпение, швырнула в супруга книжкой. Закрыв лицо руками, она зарыдала, и плечи ее судорожно задергались.
Наблюдая эту картину, Салтыков почувствовал себя вором, тайком и безо всякого разрешения проникшим в чужую тайну, в которую нельзя вникать никому, даже под страхом смерти. Ведь через пару минут ссора супругов закончилась актом обоюдного примирения. И Михаил стал невольным свидетелем этого драматического и полного любовной страсти акта. Да-да! Он смотрел на все это и, что самое страшное, не мог отвести глаз. Белые юбки Софьи Карловны мелькали в воздухе, а грязные каблуки туфель Николая Васильевича истерично скреблись по паркетному полу.
В какой-то момент ноги Салтыкова соскользнули с мокрого пня, и Михаил с грохотом повалился на землю, ломая под собою кусты смородины. Окно, в которое он только что бессовестно подглядывал, распахнулось, и из него высунулась голова доктора с растрепанными волосами: