Перед ужином я подошёл к Диме и твердо заявил, что распределение куриного мяса пусть по-прежнему осуществляется им, но делит пусть между тремя: с дедом – хер с ним. Он понимающе кивнул.
За ужином Олег проглотил костлявый кусочек курочки, и по лицу его разлилась благодать, а я долго ещё не мог смириться с положением вещей: «Что это за люди?! Да на хрена они ходят тут вообще?! Скелеты, голодранцы! Дайте мне пулемёт, дайте, граждане, я покошу эту сволочь! Проклятая курица, я утопил бы тебя лучше в сортире! Подавиться мне, чтоб ещё раз взял у матери… Сраные ублюдки! Твари!.. Убивать, убивать, убивать!!!»
***
Когда я был маленьким, у нас дома ещё бывали семейные обеды. Такие – когда вся семья в сборе. Папа приходил пьяненький вечерами, но с утра трезв был – до поры… и строг, потому что не повинен предо мною был – до поры тоже. Я хлебал ложкой суп и вдруг подумал, что давненько папаня меня не бил за столом. И тут я узрел простую математику, но тогда я ещё не знал, что это математика… или логика? В общем, что-то такое. А именно вот что понял я: если папа давно не бьёт меня по лбу, значит – я давно не совершаю того, за что должен получать удар в мою неугомонную башку. Все просто. Я решил проверить себя и заодно испытать это сладостное, как мне казалось тогда, чувство от получения удара – удара за дело, когда нельзя дать сдачи, но надо терпеть и получать удовлетворение.
Я сделал замечание сестре о том, что у неё, оказывается, кусок в супе куда крупнее моего, а это уже несправедливость получается сплошная в нашем доме. Понудив с этой идеей немного, я очень быстро получил заветный, сухой… нет, вру мокрый от супа, – и немой удар в мою бедовую головушку. Удовлетворение!
Через неделю я выпил, закрывшись в ванной, банку канцелярского клея, а через две пытался порезать себе грудь кухонным ножиком, но побоялся, что это будет перегиб и не смешно. Зато чуть позже пропорол случайно, ползая по креслу с карандашом в зубах, горло и залил кровью палас наш. Оказывается, было много ещё средств искать удовлетворения, и я его всё ещё ищу иногда. И голод этот неутолим.
***
Лёша Кочетков был дурачок. Не следовало смеяться над ним, когда он вытащил из помойки чебурек и стал жевать его, приговаривая: «Тёпленькый ышо». Я и сам делал так, будучи панком, но мне было смешно, что он это делал вполне естественно, а не придуриваясь. Сашка Душенин – безотцовщина, понимал его куда лучше меня. Он очень рассердился, когда я из озорства рассказал Лёшиной бабушке о поступках внука. Тогда я не знал цену этому озорству. Но очень скоро узнал. И, надо сказать, цена была достойная, она долго ещё меня понуждала, толкала на преступления против ближних своих: хотелось пошалить по-крупному, рискуя поскользнуться и упасть лицом в грязь – сделаться козлом отпущения. Но, как сказал мой кореш Витенька, главное не кто настучал, а за кем сила. А сила, как и совесть, – штука покупная. В общем, Витя прав был.