Я внимательно прочитал и запомнил
имена живших здесь когда-то людей, даты их рождения, а в некоторых
случаях и смерти. Общая картина складывалась плохо. Видимо, в этой
глуши с документированием даже рождений и смертей все обстояло не
слишком хорошо, что уж говорить о других, менее значимых фактах
биографии граждан. Но кое-что я все-таки понять смог. Лежавшие в
отдельном ящике документы принадлежали, видимо, последнему
обитателю дома – Ивану Терентьевичу Нагулину, одна тысяча восемьсот
девяностого года рождения.
Судя по названиям, которые я смог
разобрать на нескольких потемневших от времени и сырости обложках
книг, был он, как и вся его семья, старообрядцем, ушедшим в леса
вместе с родителями еще в конце девятнадцатого века, и с тех пор,
сидевшим в тайге практически безвылазно. По возрасту Иван
Терентьевич вполне годился мне в отцы, и, немного поразмышляв, я
решил, что лучшего варианта для своей легенды, я, наверное, не
найду.
***
К началу войны я все-таки опоздал.
Вышедший из тайги старообрядец, решивший после смерти отца
вернуться в мир, вызвал у представителей власти республики законное
недоверие. Отсутствие у меня других документов, кроме паспорта
«родителя», выданного еще в царской России, тоже не способствовало
моему плавному вхождению в местный социум. Мне повезло, что
некоторые правильные слова я успел почерпнуть из выходящей здесь на
русском языке газеты «Тувинская правда», грубо наклеенной на стену
дома какого-то казенного учреждения города Кызыл. Местной народной
милиции я сдался в сугубо добровольном порядке, вследствие чего бит
был аккуратно и без излишеств, чисто для профилактики и понимания,
в какую структуру попал.
Районный милицейский начальник, в чье
заведение меня препроводили после задержания и первичной обработки,
довольно скептически отнесся к моим словам про надоевшую до рвоты
тайгу и жажду вернуться на родину предков. Похоже, мой случай был
здесь не уникальным, хоть и достаточно редким. После допроса,
проведенного со скукой в глазах, он накарябал на желтоватом листе
бумаги какие-то слова и вызвал заспанного конвойного, который отвел
меня в камеру с земляным полом и неровными плохо окрашенными
стенами. Кормить меня никто здесь не собирался, но воды все-таки
дали.
Уже ближе к вечеру за мной прибыл
представитель местной службы безопасности. Эта организация носила
сложное название «Управление государственной внутренней
политической охраны». В отличие от милиционеров, прибывший оказался
русским, и форма на нем была заметно качественнее. Под охраной
бойца с сильно устаревшей даже по здешним меркам винтовкой меня
отвезли в центральную часть города на весьма колоритном и нещадно
благоухавшем гужевом транспортном средстве.