- Мы не можем знать точно, - покачал
головой вельможа. – Может и освободит, а может опять отправит в тот
хаос, что царит над колыбелью. И тогда нам придется все начинать
сначала. И если величайший найдет пристанище в ком-то из смертных,
кто нам неизвестен, результат может быть тем же самым. Для нового
обряда нам потребуется еще больше крови, а количество смертных в
Терминуме, да и менгиров – конечно. Нельзя целую вечность
затачивать даже самый великий клинок. Однажды от него останется
только рукоять. Какой твой второй вопрос?
- Почему мы всегда говорим –
величайший? – скорчил гримасу Коронзон. - Ведь речь идет о
величайшей? Это ведь она?
- Баба с лоном и сиськами? – поднял
брови вельможа. – Приди в себя, Коронзон. Или же ты считаешь себя
мужчиной? Дух вечный и несокрушимый выше этого. Любой полудемон,
даже детообильный Карбаф – выше этого. Впрочем, это мелочи. Твой
третий вопрос?
- Чем было плохо то, что было? –
вовсе скривился Коронзон. – Почему бы нам было просто не править
этой страной и этими смертными до скончания веков? А что если
величайший опалит пламенем эти земли и уничтожит их? Мы уже
пережили нечто подобное!
- Может быть, и уничтожит, - закрыл
глаза вельможа, а когда открыл их, Коронзон отшатнулся, поскольку
увидел тьму под его веками. – Но в таком случае он уничтожит их
вместе с клеткой, в которую мы заключены. К тому же, кто знает,
когда наступит скончание веков? А вдруг оно близко? Но даже если до
него вечность, что будет, когда сила менгиров иссякнет вовсе, и
Терминум окажется без защиты? Эта ведь лишь не слишком большая
часть этого мира!
- То есть, просторы для отворения рек
крови и боли еще имеются? – уточнил Коронзон.
- Ты все понял, что я сказал? –
ответил вопросом вельможа.
- Да, Тибибр, - склонил голову
Коронзон.
«Поднимая тяжесть,
о ней и думай».
Трижды вернувшийся
Книга пророчеств
Гледа парила в воздухе и в тишине.
Подрагивала от неслышного ветра, взлетала к безмолвным облакам,
которых было мало, словно они истаивали под утренним, но уже
обжигающим светилом, опускалась, снова взлетала и оказывалась то
тут, то там, словно она была не одной птицей, а множеством птиц или
становилась той или иной птицей из ожидающей поживы стаи
стервятников по выбору.
И еще она была голодом. Не испытывала
голод, а была голодом, состояла из голода и могла бы сожрать все –
и десятки тысяч воинов, что выстраивались внизу на голой земле,
готовясь к битве, и их предводителей, и их оружие и доспехи, и
тринадцать младших умбра, идущих сквозь боевые порядки берканцев в
их первые ряды, и пятерых высших умбра, что еще не появились на
поле битвы со стороны фризов, не встали среди них и отрядов энсов,
но могли появиться, если чаша весов будет клониться не в ее пользу,
хотя что может быть пользой, если есть только голод? Невыносимый
голод, схожий с пыткой, столь беспощадный, что она готова была
сожрать даже три обелиска, три скрещенных менгира, что застыли
между одними рядами и другими. Если бы только она могла.