- Что ты творишь? – только и вымолвил
в ужасе Ролиг. – Что ты творишь, Брик?
Оглянулась, посмотрела уже не
презрением, а как будто с жалостью. Взглянула чужими глазами.
Обожгла нездешней красотой. Пригвоздила к горячему песку, словно
гвоздями к палубным доскам. Секунду или две думала, что сказать
онемевшему брату, потом произнесла:
- Не Брик я уже. Или не видишь? Чилой
меня зовут. И ты можешь звать меня Чилой. А хочешь, зови Брик. Мне
все равно. Только не спрашивай меня ничего про Брик. Держись рядом,
может, и вернется она, когда я уйду, а может и не вернется, или же
я никуда не денусь. Только зла на меня не держи. То, что стряслось
здесь, не по моей воле случилось. Сколько у вас молодых ребят в
деревне?
- Десятка полтора, - налил глаза
слезами Ролиг.
- И сколько из них хотят вырваться из
вашей глуши, но и в пучине не сгинуть, и о пиратскую долю не
измараться?
- Десятка полтора, - зарыдал
Ролиг.
- Тогда иди за мной, - сказала
Брик-Чила. – Путь будет длинным, месяца на два может затянуться,
если не больше, мне матросы будут нужны. Я в Райдону собираюсь. Это
на другой стороне Терминума.
- Так у тебя корабль есть? – размазал
по лицу сопли и слезы Ролиг.
- А в бухте что стоит? – не поняла
Чила.
- Так он пиратский… - онемел Ролиг. –
Их же там… человек сорок.
- Я их всех убью, - сказала Чила и
взмахнула дротиком так, что Ролигу показалось, будто искры сыплются
с его наконечника.
***
В паре лиг к западу от Опакума на
пустой дороге стояли два всадника. Судя по богатой и теплой, под
осень или под раннюю весну, одежде, они были важными персонами.
Впрочем, всякий берканец, проживающий в одной из пяти ее столиц,
узнал бы в одном из них кардинала Коронзона и немало удивился бы,
потому как второй всадник, перед которым Коронзон, даже сидя на
лошади, пытался склонять голову, нес на одежде, так же как и
гарцующий в почтительном отдалении эскорт, цвета Фризы. Этот важный
фриз – седой как снег и, несмотря на возраст, на удивление
широкоплечий и статный - был мрачен, но спокоен.
- И все же я не могу определить в
точности, ваше святейшество, - как будто продолжал начатый разговор
Коронзон, - удался обряд или нет?
- Если бы он удался в той мере, в
какой мы это себе представляли, сейчас бы мы наблюдали не эту
погань в крепости и вокруг нее, а воссияние в славе и могуществе
одного из величайших, - глухо произнес вельможа. – Однако ты,
Коронзон, как почти никто должен понимать, что неудачей это тоже
назвать нельзя, поскольку в случае неудачи ты бы лишился изрядной
доли своей силы, а то и тела, которое пестуешь столько лет.