Мирослава медленно встала, подошла к
скрыне, что стояла подле постели, достала оттуда вещи. Сняла ночную
рубаху, надела дневную, повязала понёву. Взяла гребень и зеркальце,
чтобы волосы убрать в косу, и замерла: в тусклом отражении её лицо
виделось неестественно бледным. «Даже если я и пила медовуху, —
думала Мирослава, — она не могла сотворить со мной такое. Чтобы
день проспать и встать мертвенно-бледной». Но и увиденный в зеркале
облик не нарушил спокойствия Мирославы: она заплела косу и вышла в
горницу.
Все ставни были открыты, и сквозь
вышитые занавески лился сизый дневной свет — день был пасмурный.
Свет серебрил большую белёную печь и будто покрывал инеем сушащиеся
над ней травы. Но в молочном свете непогожего дня чувствовалось
спокойствие, тишина и умиротворение. К красном углу горел синим
Сварожич. На столе, убранном белой скатертью, в горшке стояла каша,
и дымились блины. В девичьем углу пряла Забава, которая на сестру
даже не взглянула. Дневной свет, отражаясь от белой рубахи сестры,
освещал Забаву тусклым серебром. Мирослава покачала головой,
стараясь сбросить наваждение, подошла к Забаве и села на лавку
подле неё.
— Матушка говорила, что меня без
сознания в избу принесли? — тихонько спросила она. Забава
продолжала прясть. — Что-то случилось на празднике, да? — спросила
Мирослава. Забава молчала. — Я ничего не помню! — Мирослава
коснулась сестры, но Забава убрала руку.
Поняв, что сестра не ответит,
Мирослава сходила к кадке умыться и села за стол. Положила себе в
тарелку каши, налила в кружку молока. Когда Мирослава закончила
есть, в горницу вошла матушка, за ней — отец, который вёл высокого
старца в белых одеждах — волхва Никодима. Старец был высок,
морщинист, с седыми волосами, и взгляд его серых глаз был
пронзителен, но добр. Никодим напомнил Мирославе древнее древо:
сухое, с посеревшей корой, украшенной белыми разводами, но из-за
сухости своей всё ещё крепкое — такому древу никакие ветра не
страшны.
Обе сестры встали со своих мест и,
почтительно положив руки на сердца, поздоровались с волхвом.
Никодим мягко приветствовал девушек и, внимательно посмотрев на
Мирославу, проговорил:
— С тобой, красавица, беда
приключилась? — голос у волхва был тихим, мягким, но сильным.
Старческую хрипотцу наполняли глубина и умиротворение.