— Лаборатория очень старая. Здесь уже пятнадцать лет учат детей основам фотографии.
Эй берет что-то со стола, подходит ко мне, и тогда я вижу в его руках старый фотоаппарат «Зенит» в черно-серебристом металлическом корпусе. Тяжелый. Таким когда-то снимал мой отец.
— Я был здесь одним из первых учеников.
Эй подносит фотоаппарат к лицу, прицеливается. Отводит затвор — будто взводит курок.
Щелчок. Тяжелый, глухой, совсем не похожий на стрекот фотоаппарата Стропилова.
Сердце вздрагивает.
Снова щелчок.
Я отворачиваюсь.
— Здесь нет пленки, Эм, это просто игра.
Эй внимательно рассматривает фотоаппарат: что-то подкручивает, что-то нажимает.
— В одиннадцать лет я увлекся фотографией. Пропадал в этой лаборатории целыми днями — родители всегда знали, где меня искать. Тогда оборудование стояло другое, хотя не скажу, что поменялось все. Фотоувеличитель, — Эй указывает на «кофемашину», — новый. «Мокрый стол» — вот эти ванночки для проявки пленки — тоже новые. А снимки по-прежнему сушатся на веревке.
Его голос — единственный звук в этом помещении — колеблет воздух и вместе с ним невидимые мембраны внутри меня. Я присаживаюсь на край стола. Я готова услышать историю Эя.
— У меня был очень толковый учитель, мастер своего дела. Звали его Юрий Викентьевич. Молодой, но уже известный: несколько выставок в Москве, одна — в Париже. Возиться с детьми для него было чем-то вроде хобби. Пока ребята постарше проявляли пленку в лаборатории, он мог с нами, младшими, в коридоре на подоконнике играть в шахматы.
Он любил бумажные книги. Любил кофе — пил растворимый, чашку за чашкой. Но больше всего, конечно, любил фотографию, на эту тему мог говорить часами. Он видел на снимках такие нюансы, такие детали, которые мы, дети, не могли рассмотреть, даже если бы уткнулись в фотографию носом.
И вот однажды, год спустя, к нам в группу пришла девушка. Обычно новичков приводили мамы, за ручку — как и меня когда-то. А она пришла сама. Взрослая — на целых четыре года старше меня. Непостижимая. Нереальная. И звали ее тоже непостижимо и нереально — Рената.
Она казалась мне очень красивой. И дело было не в толстенной черной косе, не в синющих глазах, а в том, каким движением она эту косу убирала с плеча и как глубоко затягивал ее взгляд. Стоишь, смотришь на нее не мигая и глаз отвести не можешь. Я быстро это просек, так что, когда мы сталкивались, я на нее не смотрел, только себе под ноги.