Она вышла, но спустя минуту вернулась.
– Что такое? – спросили родители, видя, что дочь взволнована.
– Не знаю. Просто, старик Мефодий ведет Анну через поле!
Мать с отцом переглянулись. Что бы это значило? Они вышли на порог. Действительно, по полю мчался их сосед, старик, сердитый и вел за руку Анну, которая едва успевала за ним, все время спотыкалась и вопила, заливаясь слезами. Она пыталась укусить старика, но это ничего не дало. Казалось, его кожа была неподвластна маленьким детским зубкам.
– Боже мой… – прошептала мать.
Отец насупился. Татьяна посмотрела на Марию, а Мария стояла белая от гнева.
Две маленькие сестрички с любопытством глядели, как их старшая сестра отбивается от соседа, плачет и кричит. Особенно любопытствовала София; будучи, старше Елены, она отстранила ее, чтобы занять более удобное место.
Мария же чередовала гнев с тревогой. Она перемещала взгляд с сестры на родителей, и черные глаза ее то вспыхивали, то слезились от жалости, видя, как мать отчаянно прижимает руки к груди.
Наконец, старик довел девочку до дома, потом весьма сурово обратился к ее отцу:
– Поговорите с вашей дочерью, Герман. Она пыталась отнять хлеб у моих внучат!
И не дожидаясь, пока сосед начнет отчитывать свою девчонку, старик повернулся и зашагал туда, откуда пришел.
Мать поглядела на Анну с сожалением и негодованием, понимая, что та чувствует себя обиженной, но и молча, коря ее за нежелание помочь семье.
Отец взял дочь за руку и прикрикнул:
– Воровство?!
Анна вздрогнула и с мольбой посмотрела на мать, зная, что если кто и заступится за нее, то только она.
Марианна была слишком добра и не могла ни поднять на кого-либо руки, ни даже повысить голос. Но когда голос повышали другие, она принималась дрожать и умолять этого не делать.
Так и теперь. Женщина кинулась к мужу со словами:
– Не надо, Герман, пожалуйста!
Мужчина тотчас отпрянул. Не в силах в чем-либо отказать жене, он и теперь ее послушал.
– Но… – тем не менее, протянул супруг.
– Нет, нет. Я сама. Я поговорю с ней.
Она взяла дочь за руку, прижала к своей юбке и повела в дом.
– Ох, мама, мама! – вздохнула Мария, всплеснув руками.
Никто не узнал, что именно сказала мать дочке, можно было только догадываться обо всем, судя по доброте этой женщины. Наверняка в ход были пущены лишь уговоры и жалобы, но никак не угрозы или побои.