Большая, необычно высокая изба, и очень большая горница, широкие окна, те самые, в которые я вглядывалась… когда? Вчера ночью? Значит, не приснилось всё…
Нет-нет, не вспоминать то, что было до этого дома… я силой заставила себя не думать об этом. Встать, наверное, надо, а где же хозяин, то ли старик, то ли молодой. Лучше бы старик…
Я кое-как села, кряхтя от боли, стала оборачиваться по сторонам, куда тут по нужде ходят?..
И вот он, появился. Старик, как бы ни так… молодой, и ещё более красивый, чем при вчерашней темноте, неверном свете лампы, теперь будто сам свет излучает, лицо светлое, волос, глаза прозрачная чистая вода…
– Проснулся, грязныш? На-ка выпей и мыться пойдём, баня уж перестояла, спать ты горазд, брат, – голос тот же нетяжёлый, мягкий, водяной, может, незлой всё же, улыбка такая хорошая, она его лицо делает каким-то особенно юным, что-то детское в этой милой улыбке. Это мне от того кажется, должно быть, что он меня спас… Я даже не заметила, что он меня братом-то кличет.
Я поднялась, подавляя возглас боли, и последовала за ним, за этим странным человеком, таким непохожим на лесного отшельника. И хотя идти мне было очень больно, ноги сбиты, а члены моего тела вывернуты и раздавлены, я старалась не отставать. Странно, что я вообще жива. Но лучше здесь помереть у этого лесника, чем позволить убить себя тем грязным зверям, низким рабам, чтобы они победили, чтобы стояли над моим трупом, осквернённом и растоптанном ими, чтобы насладились своей победой до конца… нет, лучше здесь…
– Заголяйся, – сказал лесной житель, имени которого я так и не узнала до сих пор, – тряпьё за дверь бросай, я сожгу, вон чистое на лавке лежит. Да, там лохань стоит с горячей водой, ты в неё залазь, отмокни немного, не то не отмоешь тебя. Мыльный корень рядом лежит. И вехотка. Сейчас приду, ножницы принесу, патлы твои страшные состричь.
Я потрогала голову… н-да, патлы, почти ничего не осталось на голове от моих длинных кос и… ох и больно, вся голова в порезах, кинжалом ведь взялись волосы срезать и выдрали половину… Мне захотелось плакать, но что теперь плакать, теперь спаслась. Только бы этот странный отшельник не оказался хуже тех моих мучителей, под самой пленительной внешностью подчас скрываются самые страшные, самые подлые черти, теперь я это знаю… Теперь я много знаю такого, чего никому не надо никогда узнавать. И разучилась доверяться.