Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011 - страница 2

Шрифт
Интервал


так в мякоти плодов твердеют кости.

«Круговорот жестокий…»

     Круговорот жестокий
день изо дня:
востекает надежда с востока,
а на западе – западня.

Пейзаж

     Ничего себе пломбир:
как на блюдечке – Памир!

«Белье, просушенное стужей…»

     Белье, просушенное стужей,
я бурым утюгом утюжу,
дымок над гладким его следом,
и пахнет женщиной и летом.

«Пустой манеж потемками окован…»

     Пустой манеж потемками окован,
на краешке с собой наедине
так искренне и удивленно клоун
смеется своим мыслям в тишине.
Новосибирск. 1960–1964
Джамбул. 1963

Танькины рассказки

«Автобус – люлька человек на тридцать…»

     Автобус – люлька человек на тридцать.
     За стеклами мелькает ночь,
а Танька тайны делать мастерица,
а Танька сон не в силах превозмочь.
     Пусть щеку о плечо мое примяла —
ей неудобства хоть бы хны,
ей от соседства требуется мало —
держать за руку, тихо видя сны.
     Гордиться я доверием не склонен,
хоть руку сам не всякому даю,
но с этих пор, как простодушный клоун,
я тайну несказанную таю.

«Мне вчера рассказывала Танька…»

     Мне вчера рассказывала Танька,
после рыбной ловли возратясь:
– Выложу тебе я без утайки —
вот такущий мне попался язь!
     Знаешь, дождь был с вечера страшенный,
в телогрейки вырядились мы,
добрались до места, совершенно
ливень наши косточки промыл.
     Я с улыбкой байки эти слушал,
эти мне не позабыть глаза,
и хотя ухи я той не кушал,
и не видел, как рассвет слизал
сажу с неба языком шершавым,
оставляя лишь потеки туч,
и не слышал как листва шуршала
под дождем, реки не видел тушь,
у костра ночного не сушился,
хворост не пододвигал ногой,
           но с рассказом Танькиным я сжился —
любо мне, когда большой огонь!
     Под дождем, под ночью был он хворый,
огонечек просто – не костер,
выживал, жевал он мокрый хворост,
выжил – а рассвет все стер.
     Описать увиденное – тыщи
нужно слов и то б не рассказал,
а она одно мне:
– Красотища!!!
     Да еще горячие глаза.
Новосибирск. 1961–1962

К западу от востока

«Удеру я к чертовой матери…»

     Удеру я к чертовой матери,
чтоб дороги меня излохматили,
удеру я к чертовой матери
от тебя – на вагоне, на катере…
     Мне удрать бы в далекую Индию —
за индуса, глядишь, сойду, —
лишь бы только глаза не видели
этих бешеных весен беду,
     Но куда от себя мне деться,
от моих на тебя молений?
     Мне одно лишь целебно средство —