– Он не метил на место Октавиана! – возмутилась я.
За нашими спинами вдруг раздался крик, и тут же настала мертвая тишина.
– Мой лучший друг детства, – прошептал Марцелл и зажмурился. – Мы были почти что братьями.
– И твоего дядю это не волнует? – вырвалось у меня.
– Нет. Стабильность Рима – вот его главная забота. – При этих словах молодой человек открыл глаза и взглянул на нас. – Будьте с ним осторожнее.
Восстание подавили еще до того, как солнце достигло высшей точки на небе. Мы развлекались у дороги, бросая кости, когда явился Агриппа с новостями.
– Пора ехать, – отрывисто сказал он. – Мятеж окончен.
– И что, все убиты? – спросил Марцелл.
Полководец кивнул:
– До единого.
– А Фиделий?
Агриппа замялся.
– К несчастью, его мы тоже лишились.
Мы сели в колесницу и тронулись в путь. Чтобы отвлечь Марцелла от грустных мыслей, Александр поинтересовался, сколько лет назад возвели Сервиеву стену. Тот пожал плечами.
– Очень давно.
Повозка проехала городские ворота. Даже если только что улицы были усеяны телами рабов, истекающих кровью, к возвращению Октавиана их успели убрать.
– А знаменитые семь холмов, как они называются?
– Вот этот, перед нами, – Квиринал, – вздохнул наш спутник. – Ничего особенного. Рядом – Виминал, самый низкий из них. На Эсквилине, – сказал он, махнув рукой направо, – снимают жилье богатые приезжие. Правда, для этого нужно еще добраться до постоялых дворов на вершине.
– А что, такая крутая дорога? – посочувствовала я.
Марцелл добродушно усмехнулся наивности моего вопроса.
– Нет. Просто на склонах живут воры и беглые рабы. Не самая приятная компания, можешь поверить.
Потом мы увидели Целий, увенчанный красивыми виллами, а по правую руку от него – Авентин.
– Там живут одни торговцы и плебеи.
– Плебеи? – переспросил Александр.
– Люди, у которых нет большого надела земли. В общем, не всадники.
– Значит, Цезарь – всадник?
– Ну нет, – всплеснул руками Марцелл. – Наш клан гораздо выше. Мы – патриции, живем на Палатине, там, где Октавиан возводит крупнейший храм Аполлона.
Тут он указал на холм со срезанной вершиной. Здания из полированного мрамора и порфира взбирались по его склонам, белоснежно сияя на фоне бледно-лазурного неба. Конечно, этот пейзаж не мог сравниться с александрийским, но я уловила в нем некую красоту.
Рассказывая о последнем, седьмом холме – Капитолии, Марцелл передернулся, как от озноба: