Той зимой у меня на пятках выросли крылышки.
Но это потом, когда сняли гипс. Зато шесть недель с гипсом показались мне лучшими неделями в жизни.
Из-за Геннадия, конечно.
Каждой из нас когда-то встречался по жизни такой вот Геннадий.
– Ах, Рома, Рома, – шепчу я, – и зачем ты тогда ушёл?
Вожу пальцем по замёрзшему окну. Не вытираю слёз.
Я плачу не по Роме. Я плачу по спокойной налаженной жизни, ни взлётов, ни падений, дом – работа, живи – набирай вес.
А что теперь?
Рома-щенок встаёт на задние лапы, передними гладит меня по ногам, цепляется за край халата, будто я его последняя надежда. Последняя надежда на что? На крышу над головой? На вкусную косточку? На любовь?
– Как ты думаешь, что такое – любовь?
Мой вопрос скачет от окна к дивану, как тугой резиновый мяч, промахивается, отскакивает от стены, не задевая мужчину.
Он делает вид, что не слышит. Перебирает струны, наклонив голову к плотному, загорелому телу гитары.
Вот так живёшь, поёшь, крутишься перед зеркалом, ходишь на работу, целуешь бывшего мужа в щёку при встрече, успокаиваешь гормоны сигаретой с ментолом, слушаешь чужие истории болезни, перечёркивая свою собственную жирным и чёрным «у меня всё хорошо».
А потом однажды вечером ломаешь ногу и жизнь, встречаешь своего Геннадия, таешь, как снежная баба. Таешь, как баба. И понимаешь, что ещё и не жила.
Но все Геннадии на свете уже женаты, вот какое дело.
Мужчина поднимает голову от гитары, смотрит на меня. Халат хлопает крыльями, взлетает, уносится прочь.
Рома-щенок обиженно уходит, устраивается на своей подстилке, бормочет про себя: «Ох уж эти ваши брачные игры».
Ему обидно, что я люблю не только его, но и Геннадия.
Ему обидно, что я люблю Геннадия – так. Без памяти, без условий и обещаний. Без угрызений совести и…
– Как ты думаешь, что такое любовь? – спрашиваю я после.
Он пожимает плечами.
– Всего лишь слово, – отвечает. – Не в словах дело.
– А в чём? – вскидываю я голову, отстраняюсь, но все равно держусь за него. Держусь так крепко, что его рука белеет под моими пальцами.
– В том, что ты сейчас закроешь глаза и улетишь, – говорит он и смотрит на меня так, что я действительно…