Из полутемного подъезда деревянная лестница вела на второй этаж. Пройдя примерно половину коридора, освещенного тусклой лампочкой, все трое вошли в комнату. На небе еще сияло предзакатное солнце, но из-за деревьев, растущих вдоль дороги и гор за ними, в комнате было совсем темно. Полуслепые от яркого южного солнца глаза еще не вполне привыкли к темноте, и Маша не сразу поняла, где она.
Спустя минуту она увидела, что стоит в почти пустой комнате, всю мебель которой составляли простой деревянный стол со стульями, солдатская железная кровать и небольшой двухстворчатый шкаф с покосившейся дверцей. Стиранная-перестиранная тысячу раз скатерть в клетку, простое, тоже солдатское, одеяло на кровати – вот и все убранство комнаты. Дощатый пол скрипел и «ходил» под ногами. Краска на стенах потрескалась вместе со штукатуркой, местами вздулась и осыпалась. Ветхозаветный желтый абажур над столом чуть покачивался от легкого ветерка. Она слышала, что в курортных городах «дикарям» сдают каждый угол. Но они же – не «дикари».
Подошла мать Андрея, худая смугловатая женщина с темными любопытными глазами и растерянной улыбкой. Потом появилась сестра Оксана, очень похожая на Андрея, и его младший брат Павлик. Выделялся только Павлик – светловолосый, голубоглазый, белокожий и уже обгоревший на июньском солнце.
– Здравствуй, Маша. Меня зовут Лизавета Андреевна, я – мама Андрея. Милости просим в наш дом. – Первую букву в имени она опустила.
– Ну, привет, «жена», – с какой-то иронией, но вполне доброжелательно проговорила Оксана. – Дай-ка я тебя рассмотрю, – и бесцеремонно потащила ее за руку к окну. – Ничего. Симпатичная. И волосы – красотища. Годится. – И видя Машино смущение, засмеялась.
Маша замерла в недоумении. Оксана ей пока еще не подружка, родственные отношения еще слишком неопределенны, одни «должности». Фамильярность обращения, и то, как ее рассматривали «на свету», Машу смутило. А самое главное – неужели это и есть их дом? А где же спят родители?
Когда глаза совсем привыкли к полутьме, Маша увидела еще одну дверь, на узкий застекленный балкон-лоджию. Так вот почему в комнате было совсем темно. На балконе помещалась еще одна кровать и две табуретки.
– Это для вас, располагайтесь, – пригласила Машу Елизавета Андреевна.
По правде сказать, Маша не ожидала увидеть барские хоромы, но представить себе такую убогую, беспросветную нищету все-таки не могла. Она вдруг испытала неведомый до того стыд, что в Москве у них пусть не отдельная квартира, но две хорошие светлые комнаты и приличная мебель. Свое благополучие вдруг встало в ее горле невольным упреком. Но за что? Родители, тоже когда-то нищие студенты, добились всего только своим трудом, преодолев такие препятствия! И в бедности этой семьи не было никакой вины ее или ее родителей! Тут крылось что-то другое, трагическое и непоправимое.