— Гони, твою мать, если жить хочешь!
Их вообще-то уже не один раз должны были проинструктировать на
этот счет: что бы ни случилось, если машина на ходу, водитель
обязан на полной скорости покинуть зону поражения. Но кто их знает,
новичков. Переклинит чего-нибудь в башке, да и даст по тормозам. И
все, писец, вечная вам память, дорогие товарищи, и деревянный крест
с фамилиями на обочине. Ну уж — хрена лысого! Я еще повоюю! Автомат
бьется в руках, свинцовые струи хлещут по укрытиям, из-за которых
по нам лупят «чехи». Гильзы скачут по всей кабине. Это когда ты
врага видишь, надо вести прицельный огонь короткими очередями. А
вот если между вами преграда, то надо просто не позволить ему даже
голову приподнять, создав максимальную плотность огня. А не
сможешь, дашь ему возможность прицелиться, он будет стрелять по
тебе. Короткими и прицельными… И скорее всего — попадет.
Цепочка из трех ярко-зеленых трассеров уносится вперед и
вышибает облачко цементной пыли из руин автобусной остановки. Пора
менять магазин. Они у меня по два изолентой смотаны, так что мы это
быстро! Вдруг в лицо слева плещет горячим и липким. Глаз залепляет
чем-то красным. Я уже понял, что это, но все равно оборачиваюсь на
водителя. Его тело с изуродованной безобразным рваным выходным
отверстием головой заваливается на меня. Снайпер, сука!!! Проглядел
я тебя, падаль!!! «КамАЗ», лишившись управления, вылетает на правую
обочину. Впереди — широкий, метров двадцать, пустырь, а за ним
высокий и, видимо, прочный забор из красного кирпича. До него всего
ничего, и вряд ли грузовик успеет сильно потерять скорость до
столкновения. А значит, если не выпрыгну — мне точно хана. Рву
вверх дверную ручку и кубарем вылетаю из кабины. Последнее, что
помню, — стремительно приближающиеся потрескавшиеся грязные кирпичи
забора. А потом кто-то гасит весь свет.
Ох, мамочки мои, что ж мне так фигово-то? Пытаюсь открыть глаза,
но получается плохо, а когда все же удается разлепить свинцовые
веки, то не вижу ничего, кроме сплошной пелены серого тумана.
Внезапно из него проявляется лицо седого бородатого мужчины. Он
что-то говорит, но я не слышу слов. Кто ты, старик? Может, апостол?
Тогда я уже умер… А губы старика снова шевелятся. По артикуляции
умудряюсь разобрать вопрос:
— Как тебя зовут?