Всё это вызывало жуткую боль.
Я невольно застонал.
Но стук не прекращался. Вместе с ним откуда-то издалека доносился голос Войцеха, зовущего меня по имени.
– Злотый! Злотый! Очнись!
Что ему надо? Почему нельзя оставить меня в покое? Я наконец сплю, какого рожна ещё от меня нужно? Почему он мне всё время мешает спать?!
Я не стану открывать глаза. Как же холодно. Может я умер и уж теперь-то высплюсь в волю?
– Пошёл ты.
– Он жив, жив! – завопил Войцех. – Рома! Ахаха! Удачливый ты, сукин сын! Копай, копай! Цепляй лучше!
Голос напарника удалялся.
Сознание скользнуло в темноту.
Следующее, что я почувствовал – меня сильно качнуло. Ощущение времени полностью исчезло. Сказать, сколько пробыл в забытье я не смог бы при всём желании. Да и какая разница, раз теперь передо мной бесконечность?
Открыв глаза, я увидел кабину «Беркута». Самолет был мёртв, как и его хозяин. Приборы не работали, кроме одного. Альтиметр показывал, что я нахожусь на приличной высоте. Но что-то маловато для рая. И не знал, что туда можно на самолётах.
Вскинув голову, я посмотрел сквозь покрытый каплями воды и кусками замерзшего снега, пластик фонаря. Да, я действительно летел… Под брюхом двух грузовых цеппелинов с иероглифами на бортах. Китайцы, что заключили контракт с небесной канцелярией на доставку душ? Они могут.
Ох.
Я поморщился. Каждый вдох отдавался болью в рёбрах.
Стоп. Какой вдох? Я же…
И тут, наконец, до меня дошло: я жив.
Жив… Жив! Чтоб меня!
Малейшие движения вызывали болезненные ощущения, но даже им я был искренне рад.
У меня получилось! Получилось! Каким-то чудом, но я уцелел! А Войцех придумал, как доставить меня на платформу Дядюшки Хо, да ещё и вместе с «Беркутом»!
И на меня снизошло спокойствие. Именно так – снизошло. Я расслабился в кресле и смотрел перед собой ни о чём не думая. Просто наслаждаясь тем, что жив.
Выбраться из «Беркута», после того как его опустили на платформу, я не мог ещё достаточно долго: дверь перекосило, и пришлось выламывать замок.
Я замёрз так, что едва мог шевелиться. И следующие два часа меня отогревали, растирали какой-то жидкостью сильно похожей на самогон и отпаивали горячим чаем на травах три пожилые китаянки. Я предпочёл бы видеть на их месте особ помоложе лет так на тридцать-сорок, но выбирать не приходилось.
После меня осмотрел доктор Тан. Тощий, с потемневшей от загара кожей, бесцеремонный и с извечной сигаретой в зубах.