Второе письмо предназначалось
Шаддану, и передать его было труднее. Карлу следовало как можно
скорее вернуться в Белый Замок: он и так взял слишком долгую паузу.
Юг уже начинал волноваться, да и северу требовалась
определенность.
«Хорошо, Моврон рядом, — успокаивая
себя, думал он. — Если не успею или не смогу…»
Петухи за окном пропели во второй
раз, когда послание дяди было наконец закончено, а настой
достаточно остыл.
Тяжело поднявшись, Карл пошатнулся и
едва не упал. Он совсем забыл об ужине, и больной желудок дал о
себе знать. Налив немного воды, Карл выпил пару глотков, чтобы
заглушить тошноту, и, запечатав конверт, подошел к двери.
— Пусть принесут отвар, — стукнув по
косяку, громко велел он, зная, что стражники услышат. — И велите
заложить экипаж.
— Как прикажете, Ваше Высочество, —
раздался приглушенный голос. — Господин Моврон пожаловал. Вы
просили сообщить.
«Вовремя, друг мой», — устало
подумал Карл и тяжело выдохнул:
— Давно?
— Часа два назад. Он не решился вас
беспокоить.
— Передайте, что я освободился, —
немного раздраженно произнес Карл и заткнул пальцы за пояс.
«Отосплюсь в дороге, — чувствуя, как
наливаются ноющей тяжестью виски, он подошел к подоконнику и, взяв
просушенный листочек мяты, положил под язык. — Наконец-то
домой…»
15 декабря 3143 года по
исчислению Малого Мира. Бартайота; 27 декабря, Белый
Замок
Впервые в жизни Лирамель снился
черно-белый сон. Она видела горы — серые и безжизненные, с
холодными белесыми шапками и черной пылью лесов, сползающих к
подножию. За изломанными вершинами дышало море. Будто жидкая ртуть,
оно отражало темный солнечный диск и быстрые зигзаги чаек.
— Проснись, — раздался с неба гулкий
шепот, и боль расколола горы и море на две неровные половины, будто
огромный гипсовый слепок.
Шаддан стоял возле нее на коленях,
выжимая какую-то серую тряпку. Вода бесцветными струями лилась по
его рукам в грязно-серую миску. Серость была везде.
— Что происходит? — хрипло спросила
Лирамель, пытаясь приподняться. — В чем дело, Каэл?
Протянув руку, старик с силой прижал
ее плечи к подушке и положил на голову тряпку. Вода тут же потекла
по вискам.
— Лежи и не двигайся, — приказал он.
— Моврон скоро придет.
— Зачем?
— Затем, что ты три дня была не в
себе, — зло ответил Шаддан и, взяв ее за руку, сжал запястье. — У
тебя сердце бьется как после хорошего бега… Промолчу о том, что ты
тут наговорила. — Его голос дрогнул, выдавая волнение.