Моего взгляда, лишённого какой бы то ни было угрозы, оказалось достаточно, чтобы Кристенсон прекратил акцентировать внимание на неприятном для меня факте.
– Совсем скоро ваше подсознание восстановит приемлемую форму этого сновидения и вы сможете вновь… насладиться дарованным видением.
Я попытался выдавить из себя некое подобие улыбки, но очевидно получилось совсем неубедительно.
– Вы должны понимать, что долго так продолжаться не может. – поспешил заверить меня Кристенсон – Врачи не станут поддерживать вас на искусственном обеспечении. Вашему состоянию ничего не угрожает, с одной стороны. Однако, без парентерального питания вы начнёте увядать на глазах вашего отца.
Я представил себя, лежащим дома, в постели, старательно заправленной моей матерью. Моё тело медленно теряет свои жизненные силы. Сперва это напоминает похудение, которое постепенно приобретает черты анорексии, и вот, истончённая кожа, с характерным сероватым оттенком, плотно облегает все костные выступы, особенно рёберные дуги, поскольку грудная клетка ещё продолжается едва-заметно вздыматься в своей вялой экскурсии, сигнализируя о сохраняющемся дыхании. Затем – следующая метаморфоза, там, где костные выступы наиболее выражены – образуются пролежни, кожа вскрывается, обнажая костная поверхность выступает наружу, начиная контактировать с внешней средой. Родители, не сдерживая слёз, ухаживают за стремительно нагнаивающимися язвами, в бесплотных попытках замедлить наступление неизбежного. В конечном итоге – едва живой скелет отказывается дышать, наступает смерть… и несмотря на горесть утраты – мои родители, к собственному ужасу, испытывают хорошо-завуалированное облегчение.
Эта перспектива, которую моё сознание обрисовало в таких ярких тонах, могла оказаться достаточно ужасающей, чтобы обратить меня в бегство, но не бегство из «рая»
– Мне нужно время, – ответил я, сам не понимая, что говорю – я не могу сейчас…прекратить это…
– Время? На что? – недоумевал
– Вы что-то не договариваете, так ведь?
Я бросил беглый взгляд на доктора, он разумеется был прав, и я не питал иллюзий, будто бы мне удалось хоть что-то скрыть от него. Я не мог сказать ему, по ряду причин, но наверное самой главной был мой стыд, мои страх и стыд за то, какое малодушие я себе вдруг позволил. Теперь, когда мне были явлены ответы, я продолжал выбирать самообман, нежели – принять правду. Но что есть эта правда, для меня – потерявшего всякий интерес к той, настоящей жизни. Я прекрасно помнил свои ощущения там, среди миллионов людей, словно неосторожная искра, сорвавшаяся с костровища и взявшая курс в неизведанный мир холода. Судьба такой «искры» предрешена – она потухнет там, вдали от своего пламени.