Мальчик долго не мог понять причины
такого равнодушия, пока однажды не подслушал случайно разговор двух
деревенских мужиков, загрузивших старосте подводу, да пригревшихся
на весеннем солнышке:
— Чо-та Глебка-прыгни сегодня не
бегает…
— Забегает, погодь маленька. Чем
ему ещё заниматься-та? Анфиска-то, бают, его от дворянина нагуляла,
а ублюдков-та смысла нет к хрестиянскому делу приставлять, про то
все знают.
— Эт-та да. Не даст ему кровь в
поле трудиться, как всем честным людям. Двенадцать годков
стукнет — и або к князю во двор забреют, сначала в боевые
холопы, а потом на Сечь бессрочно. Або сам, не дожидаясь, в бега
подастся, ежли Дар раньше откроется. А тогда понятно что —
старосту нашего выпорют, что упустил, ну а пацану дорога
одна — в леса, да в разбойники.
— Жалко его даже чо-та. Пацан-то
вроде неплохой, вечно добро всем делать старается, аки блаженный
какой.
— Ну эт отец Ляксей, небось,
таким яво воспитал. Известно дело — поп, — и мужик длинно
сплюнул. — Попы — они завсегда про прощение и благодать
гундят. Ну ничо, в боевых холопах, бают, жизнь такая, что
блаженство энто с Прыгни за пару дней выбьют.
— Ты отца Ляксея не
трожь! — заспорил первый мужик. — Отец Ляксей —
правильный поп. Вон до него у нас поп был, ты его и не помнишь,
небось, пацаном ещё был.
— Чо эт не помню? — обиделся собеседник. — Всё я
помню — отец Илья его звали. Он ещё всё пил, как не в себя.
Нажрётся до зелёных чертей, выскочит во двор простоволосый, без
скуфейки[1] — и ну вилами навозными в воздух тыкать. Мы
пацанами со всей деревни сбегались смотреть. А он ещё кричит так
жалобно: «Кыш! Кыш, бесы! Не хочу в Ад, не дамся! Кыш, люциферово
воинство! Врёшь, не возьмёшь!!!» — и всё вилами тычет, да
быстро так! Умора!
[1] Скуфейка — у православного
духовенства: остроконечная бархатная чёрная или фиолетовая мягкая
шапочка.
— Это вам, пацанам, умора
была! — сердито сказал первый мужик. — Тиятра бесплатная
кажный божий день. А мы как жили? Ребёнка крестить надо — а
поп запил. Покойника отпевать — а батюшка лыка не вяжет,
хрюкает как свинья! Он и службы-то почти не служил, вроде и в селе
жили, а почитай что без церкви, хуже чем татары какие, прости,
Господи!
И мужик размашисто перекрестился.
— Что мы только не делали. И
по-людски с ним всем обществом говорили. И кляузы его начальству в
Козельск посылали. И били его раз пять — не меньше. Оно,
конечно, известное дело, по закону, ежли кто с попа в драке
скуфейку собьёт — тому под кнут ложиться. Но мы тоже не
пальцем деланные, мы всё с умом обставляли. Мы попа неожиданно
хватали под руки, аккуратно снимали шапочку, вешали её на забор, а
потом всё равно били. Ох, как мы яво били! И ногами, и
по-всякому.