Когда орущая толпа
во главе с Генрихом Наваррским вывалилась во двор Сен-Жерменского
дворца, где на Рождество остановился двор, ворота были открыты!!! А
за ними мирно лежала утоптанная дорога, убегавшая в лес. К
своим. Скорее! Скорее! Еще немного! Генрих на бегу выхватил шпагу,
готовый воткнуть ее в любого, кто осмелится помешать ему сесть на
лошадь, но оказавшийся поблизости конюх не пожелал становиться
героем. Он быстро отскочил в сторону, даже не пытаясь остановить
короля Наваррского. Генрих ласточкой взлетел в седло. Он и
не знал, что способен на такую прыть.
– За
мной! – задыхаясь повторял он, как будто в том была
необходимость. Все и так бежали за ним.
–
Ворота!!! Ворота закрыть! – истерично заорал Нансей, но его крик
утонул в общем переполохе. Впрочем, швейцарцы-привратники не
нуждались в указаниях. Медленно, как в кошмарном сне, но на самом
деле очень быстро, ажурные створки пошли навстречу друг другу,
неумолимо сокращая спасительный проем.
– Давай! Пошла! – орал Генрих,
пытаясь бросить в галоп перепуганную лошадь. Та встала на дыбы и
замотала головой. Наконец всаднику удалось справиться с капризным
животным, но было поздно. Ворота захлопнулись.
Однако Генрих и не
думал сдаваться. Развернувшись спиной к предательской ограде, держа
в правой руке шпагу, левой он вытащил кинжал и приготовился дорого
продать свою жизнь.
Драться было
безумием. Врагов уже набралось несколько десятков против
одного. За спинами гвардейцев он видел встревоженные лица своих
гугенотов, которые ничем не могли ему помочь. Д'Арманьяк что-то
кричал ему, но Генрих не слышал. Я больше не дамся! Не дамся!
Хватит!
И тут прямо перед
собой он увидел знакомое лицо губернатора Лангедока. Дамвиль что-то
говорил ему, тщетно пытаясь перекрыть гул голосов, прорваться
сквозь вязкую пелену охватившего Генриха безумия, и губы его
двигались, как у рыбы, выброшенной на берег. Потом он повернулся
спиной к Генриху, лицом к его преследователям и выставил вперед
руки, будто пытаясь защитить его от толпы. Дамвиль опять что-то
закричал, уже обращаясь к Нансею. Генрих различил только два слова
«разумны» и «король». Но от этого голоса, его ярость вдруг
отступила. Он огляделся вокруг и только теперь, будто со стороны,
увидел всю безвыходность своего положения.