– Словно в конюшне на случке, –
произнесла она.
Генрих улыбнулся: его молодая жена не
утруждала себя жеманством. Но ему нравилось в ней все, даже цинизм,
за которым эта придворная дама, многое, кажется, повидавшая на
своем коротком еще веку, прятала неловкость.
Не отвечая, он молча распустил
завязки на своей сорочке и, сбросив дурацкое облачение, остался
совершенно обнаженным. Она с интересом знатока наблюдала за ним
из-под полуопущенных ресниц. Он был невысок и худощав, но хорошо
сложен, под гладкой смуглой кожей перекатывались крепкие мышцы.
Приблизившись к ней вплотную, он
осторожно провел по ее щеке тыльной стороной ладони, отодвинул
назад пушистую волну черных волос. Его рука была теплой и немного
шершавой, взгляд не отрывался от ее лица. Властным жестом он
приподнял ее подбородок. Потом качнулся вперед и нежно, еще
сдерживая себя, коснулся губами ее губ, затем шеи и ложбинки в
вырезе одежды.
– Мне уйти? – спросил он тихо. Она не
отвечала.
Тогда Генрих потянул атласную ленту,
и ее сорочка соскользнула на пол. Он подхватил свою жену на руки и
отнес ее на кровать.
***
Празднования шли своим чередом. Днем
молодожены почти не виделись, разделенные строгими протокольными
правилами, зато все ночи проводили вместе. Генрих ждал этих
встреч.
Их первую брачную ночь Маргарита
сравнила со случкой в конюшне. О, если бы всем лошадям было так же
хорошо, как им тогда, хотел бы он родиться лошадью!
Генрих был счастлив, словно мальчик,
впервые удостоенный поцелуя. Он вспоминал тех женщин, с которыми
спал раньше, и смеялся над собою: ведь он искренне желал их
когда-то, даже не зная, что на свете есть настоящее совершенство.
Он не понимал, как мог ждать так долго, и за какие заслуги судьба
столь щедро одарила его.
Королю Наваррскому было отлично
известно, что его возлюбленная супруга вовсе не хранила целомудрие
до свадьбы, но Генрих не сомневался, что теперь он, муж,
единственный мужчина в ее спальне.
Поглощенный своим новым увлечением,
Генрих почти не замечал ничего другого. Ни оскорбительного
подтекста балетов, составленных придворным хореографом, ни
бесконечных уличных драк между католиками и гугенотами. Ни злого
сарказма придворных. Все эти будто бы мелкие неприятности отошли
теперь на второй план, чтобы совсем скоро напомнить ему о себе с
новой силой.