Королева уже сомневалась в верности
своего решения провести пышные празднества по случаю свадьбы.
Расчет на праздничное примирение, похоже, не оправдался. Напротив,
средоточие на малом клочке земли большого количества враждебных
друг другу вооруженных людей грозило неприятностями. Был оглашен
королевский ордонанс, запрещавший в дни свадьбы любые столкновения
на религиозной почве, но это не помогало.
Разумно опасаясь за свою
безопасность, гугеноты избегали гулять по столице в одиночестве,
предпочитая передвигаться группами, изрядно напоминавшими военные
отряды. Они задирали католиков, которые, в свою очередь, тоже не
оставались в долгу. Дело усугублялось праздничными винными
возлияниями, установившейся жарой и бездельем собравшихся в городе
гостей, которые развлекали себя, как могли, притом, что каждый из
них имел при себе, по крайней мере, кинжал, а то и шпагу или
аркебузу. Несмотря на королевское повеление, количество дворянских
дуэлей и просто уличных драк возросло в несколько раз.
Екатерина Медичи остро чувствовала
напряжение, висевшее в воздухе. Она хорошо знала свой город, и
теперь он казался ей похожим на воспаленный нарыв, жаждущий
скальпеля хирурга. Старая женщина, мать, вдова и королева, многое
видела в своей жизни. Оберегая корону своих детей, она казнила и
миловала, дарила и отнимала, принимала тяжкие решения, и, казалось,
ничто уже не может ее испугать. Но сейчас ей было страшно.
Кто наносит ущерб одному, тот
угрожает многим.
Публий Сир
А на следующий день, 22 августа 1572
года, прозвучал выстрел. Преступник, скрывавшийся в доме Пьера де
Вильмюра, бывшего наставника герцога де Гиза, ранил в плечо
адмирала Колиньи, в одну секунду разрушив хрупкое равновесие,
установившееся между католиками и гугенотами в последние два года.
На месте преступления была обнаружена дымящаяся аркебуза с
маркировкой гвардии герцога Анжуйского.
Бом! Бом! Бом!.. – колокол церкви
Сен-Жермен л’Оксерруа пробил полдень.
– Тысячи рук поднимутся, чтобы
отомстить за раненую руку господина адмирала! – запальчиво
выкрикивал юный паж по имени Пардальян. И другие голоса вторили
ему.
Бом! Бом! Бом!..
– Да вы что, герцог, вконец
ополоумели! – даже не пытаясь быть вежливым, кричал господину де
Гизу Генрих Анжуйский.
А может, и не Генрих Анжуйский. А
может, и не кричал, а говорил тихо и что-нибудь совсем другое.
Париж полнился слухами. Камеристка госпожи де Шеврез, оказавшись
столь не вовремя под дверями принца, будто бы слышала, как его
высочество ссорился с его светлостью. А из-за дверей другой голос,
вроде похожий на голос Гиза, вкрадчиво говорил что-то в ответ. А
потом вдруг тоже возвысился и сорвался на крик.