Это уже пожилой, худющий мужчина в круглых очочках с треснутой
линзой, с седыми, обвисшими усами. Работал мастером на заводе.
Какая-то иуда раскопала, что у него в Гражданскую тесть за белых
воевал в офицерском звании, и доложила куда следует, вернее, не
следует. Вот и влепили 15 лет без права переписки. У Петровича,
похоже, самая настоящая чахотка, то бишь туберкулез, разве что
кровью ещё не харкает. Ему бы в больничку, а ещё лучше в Крыму у
моря пожить, может, подольше протянул бы, а его, бедолагу, на север
отправляют. Да он там через месяц коньки отбросит!
Наконец трогаемся, и начинаем договариваться, в какой
очередности будем спать. Впрочем, перед сном ещё ужин из селедки,
куска хлеба и воды с каким-то неприятным запахом на брата. Не
обосраться бы… Потом начинаются крики конвойным, чтобы отвели
отлить до параши, но те со смешком предлагают ссать в «прохаря», то
есть сапоги. Снимаем с Витька один сапог и все мочимся туда, после
чего литра полтора пахучей жидкости со смехом выливаем через
решетку в коридор под ноги изошедшему вполне русским матом
конвойному-киргизу.
На рассвете останавливаемся в Харькове, где забираем ещё партию
зеков. В итоге заполняются ещё два отсека. Становится шумнее и,
однако не теплее. Хоть конвой и запрещает проговориться между
отсеками, всё равно умудряемся обмениваться информацией. Выясняем,
что среди харьковчан тоже есть как уголовники, так и политические,
причем первые держат масть весьма конкретно, не то что у нас –
более-менее демократические порядки.
В Москве к нам подсаживают последнюю партию осужденных, теперь
вагон забит полностью, так и едем до конечного пункта, успев
более-менее перезнакомиться. Оказалось, что среди столичных в наш
вагон подселили какого-то известного авторитета по кличке Копчёный.
Вроде как вор чёрной масти. Не успели и пятидесяти вёрст отъехать
от столицы, как сговорившиеся московские и харьковские блатные
принялись мутить народ, требуя от конвоя нормального обогрева
вагона. Наши присоединяются к несанкционированному митингу. В итоге
всё это заканчивается призывом: «Братва, раскачиваем вагон! На
раз-два взяли!» От делать нечего тоже становлюсь участником попытки
массового суицида. Мне и самому становится страшно, когда вагон
начинает явственно раскачиваться. Вертухаи носятся по коридору, не
зная, что предпринять, угрожая расстрелять всех к чертовой матери.
Наконец начальник конвоя орёт: