На следующий день вновь дежурил тот самый немолодой надзиратель
лет пятидесяти. Дождавшись, когда он заглянет в глазок, я
спросил:
— Товарищ лейтенант…
— Сержант я, — ответил тот, но видно было, что слегка
польщён.
— Товарищ сержант, вот я сижу тут, как орел молодой в темнице
сырой, и мучаюсь догадками.
Молчит, но глазок не закрывает. Видно, заинтересовался, ждёт,
что я дальше скажу.
— Не могу понять, за что меня сюда определили? Если бы хоть
знал, то, может быть, пребывание в карцере показалось бы не таким
тягостным.
— А то прямо не знаешь!
— Клянусь!
Зрачок на какое-то время пропал из дыры глазка, похоже,
надзиратель оглядывался, потом появился снова.
— Пузырева бил?
— Которого в госпиталь увезли с пробитой головой?
— Ага, его. Этот-то Пузырев, когда очнулся, на тебя и
показал.
— Как он мог показать?! Я ведь в лежку был, после допроса
пошевелиться не мог!
— Ну, это уже не ко мне. За что купил – за то и
продаю.
Надзиратель ушёл, а я остался вновь наедине со своими мыслями.
Вот же сука этот Пузырёв! Гадом буду, вернусь в камеру – ещё раз по
больной башке ему настучу. Хотя ещё неизвестно, когда он сам-то из
больнички выйдет, на мой взгляд, ему постельный режим был обеспечен
на месяц как минимум. Ну, может, ещё встретимся.
В карцере я пробыл ровно неделю, после чего меня, малость
неухоженного, но всё ещё бодрого, вернули в общую камеру. На
прощание я мысленно пожелал Бармалею удачи. Он-то остается в
одиночке, бедолага, до следующего постояльца, который может
оказаться не таким добрым, как я. Возьмёт – и смахнет паутину
вместе с Бармалеем.
Меня сразу обступили старые знакомые, коими я считал комбрига,
артиллерийского инженера и ещё нескольких человек.
— Ну как вы там? За что вас в карцер?
Пузырёв, как я и предполагал, ещё не появлялся, а его подельники
во главе с Костылем затихарились в «блатном углу». Косясь в их
сторону, я негромко поведал причину моего заточения.
— Вот же сволочь! — с чувством выдохнул Куницын. — Жаль, что мы
его не добили.
— Тогда было бы ещё хуже, — взвешенно ответил я. — Репрессии для
отдельно взятой камеры последовали бы такие, что мама не горюй.
Всем бы досталось, кроме этих.
Я кивнул в сторону напряженно прислушивавшихся к нашему
разговору уголовников, которые тут же сделали вид, будто заняты
перекидыванием затёртых до сальности картишек.