Во сне я лечу. Рядом со мной – мистер Чэнь. Он направляет мою руку, и летающая машина послушно парит над городом. От реки к реке, над крышами, среди крикливых чаек. Мы то кружим, то взмываем вверх, то ровно летим навстречу луне, моё сердце рвётся из груди, душа ликует от чувства небывалой свободы, в ушах звенит смех старика. А потом я просыпаюсь.
Некоторое время я лежу, бездумно глядя на пустые окна дома напротив, всё ещё цепляясь за обрывки сна, пока не слышу, как меня зовут.
– Атан, мне очень надо вниз! Атан! Пожалуйста, отнеси меня!
…Ещё пара мгновений, и я наконец соображаю, где я и что происходит, и до меня доходит, что из комнаты наверху меня зовёт Битти. Босиком, как есть, не до конца одевшись, я поднимаюсь к ней. Она сидит в кровати, как птичка в гнезде, закутавшись в красное одеяло, худые плечи торчат из его складок, а яркие глаза нетерпеливо поблёскивают. Стоит мне войти, и на лице её расцветает широкая улыбка, и сестричка тянет ко мне руки.
Птенчик, которому не суждено покинуть гнездо.
– Атан. Скажи-ка, чего это мама так злится?
– А она злится?
– С утра так и топочет по всему дому, пылая яростью. Аж покраснела от злости. – Битти сморщилась. – Хотя нет, ещё того хуже. Она побелела от злости! И дело не только в окнах.
– Значит, она совсем раскипятилась? – спрашиваю я, падая духом.
– Так что её взбесило? – кивает сестрица. – Атан, скажи честно!
В кухне, как всегда, сумрачно. Освещает её единственная тусклая лампа, и хотя давно рассвело, здесь царит полумрак.
– Посади меня, Атан, – просит Битти, цепляясь тоненькими пальцами за мой воротник.
Я устраиваю её вместе с одеялом на табурете у плиты и подношу руки к остывшей топке. Почти холодная. Сверху стоит горшок с застывшей овсянкой, должно быть, не один час.
Я сую руку в корзину с щепой для растопки.
Пусто.
Битти дрожит от холода, стараясь поплотнее завернуться в красное одеяло.