«Да ничего подобного! – прорычал
Принцип и со всей яростью послал нож в мишень. «Рыбка» вонзилась в
самое горло криво нарисованного черного человечка. – Если нет
смысла извне, значит, человек может сам создать себе смысл!
Создавать новое, бороться с безликой судьбой! Создавать новое – и
становиться богом, в конце концов! Как стал ферротский Гемий!».
Усадьба Принципов просыпалась. Ара
уже выползли из своих каморок. Кто-то направился за водой, кто-то
начал выносить помои. Прислуге не было дела до того, чем
забавляются по утрам господа, но языки у них есть, и почесать ими
ара любят поболее Первых людей. Что еще делать, когда возможностей
для развлечений особо нет, а за болтовню платить надо лишь
временем, да и то недорого. Кроме того, бедных ара так легко
подкупить. Семье Принципов служили восемь ара, и только двум из них
Корвал мог бы доверить семейные заботы, потому что Старый Пти и
Лягушонок почитали семью Принципов как свою семью. Но важную тайну
он не стал бы доверять и им. Поэтому положив «рыбку» в кожаный
чехол глава семьи направился в дом, дабы умыться, переодеться и
углубиться в бесконечные дела. К тому же уже давно было пора идти в
горы и искать стволы для новых каноэ.
Пока не до божественных дел.
*** Сервий Клавдион, о-в
Вададли
«Когда же я уже сдохну?» – простонал
сморщенный старик, лежащий в самой мягкой постели Прекрасных
островов. Ну, может, и не всех островов, но на Вададли точно ни у
кого не было таких подушек – сшитых из тончайшей кожи и набитых
мягким птичьим пухом. И это была не прихоть. У старика Сервия уже
лет семь, как кожа стала болезненной, натиралась до крови от
ничтожного касания, быстро возникали пролежни. Он постоянно мерз,
но даже мягкие одеяла царапали его и порождали нестерпимый зуд.
Старик знал, что чесать нельзя, но его переживший все положенные
сроки мозг уже не был хозяином ослабевшим рукам. Иногда он так
сильно сам себя расцарапывал, что родичам приходилось его
связывать. Женщины семьи делали из пальмовых плодов драгоценное
масло и смазывали им тело старика – на какое-то время это приносило
успокоение.
Но минувшей ночью Сервия больше
донимали зубы. Точнее, то, что осталось от них. С десяток сгнивших
корней и несколько целых желтых переростков, которые вдвое
превышали положенную длину. Зубы разболелись под вечер, он
промаялся с ними почти всю ночь, задремав лишь под утро. Но едва
солнце стало вставать, проснулся вновь – теперь уже от холода.
Сейчас он нарочито медленно накрывал свою сморщенную плоть меховым
одеялом так чтобы не вызвать болевые ощущения. Укрыться, согреться
и подремать еще хору*-другую. Сейчас только это могло сделать его
хоть немного счастливым.