Кузьмай возмущенно продемонстрировал
выгрызенный полумесяцем сыр. Мантихора, тихо мяукнув, подбежала к
креслу и уткнулась мордой в колени Травника. Старик ласково почесал
ее за ухом.
– Ты, прежде чем на Маню
наушничать, губы‑то оботри – все в крошках.
Ученик облизнулся, заливаясь густой
краской.
– Ну, это я того… по дороге
попробовал самую малость – вы ж все равно опосля энтой твари есть
побрезгуете. Не пропадать же добру!
– Надеюсь, больше ничего не
пропадет? – с усмешкой поинтересовался старый маг.
– Ни‑ни! – клятвенно
заверил ученик, для пущей важности погрозив Маньке кулаком.
Мантихора привычно зашипела на него сквозь пышные усы.
– Вот уж парочка – не разлей
вода, – тихим посмеивающимся шепотом сообщил маг, когда
Кузьмай снова скрылся в доме. – Куда Кузя – туда и Маня. На
охоту вместе ходят, Кузьмай уток из арбалета бьет, а она приносит…
изредка. Ну да все лучше собаки – у той упадет птица в трясину, и
поминай как звали, а Маня на лету ловит.
Мантихора тем временем умостилась на
коленях Травника, свесив лапы по обе стороны кресла. Пригрелась и
басисто замурлыкала, рефлекторно выпуская и втягивая черные когти.
Маг шутливо подергал ее за кисточки на ушах, кашлянул и сменил
тему:
– Вольха, я хочу попросить вас
об услуге. С деньгами, к сожалению, у меня не густо…
– О чем речь, – я
возмущенно поморщилась, – а что случилось?
Передо мной звучно плюхнулось блюдо с
жареной курицей, воздевшей к небу окорочка. В Манькином мурлыканье
появились алчные нотки, и Травник предусмотрительно спихнул ее на
землю.
– На болоте снова начали
пропадать люди. По одному, двое…
– Днем, ночью? – Я мысленно
перебрала в памяти болотных чудищ. Ночных среди них было больше, а
связываться с ними хотелось меньше.
– Хватались их обычно поздним
вечером… или ранним утром, когда все добропорядочные селяне
возвращаются из кустов при корчме.
Кузьмай вручил мне толстый, неровно
отрезанный ломоть хлеба и сел рядышком, на прикаченном от поленницы
чурбачке. Не успели мы приступить к еде, как тучи опомнились, и
хлынул ливень. Ясеневую крону, укрепленную заклинанием, он не
пробивал, частыми каплями осыпаясь с краев лиственного шатра.
– Ежели живоглот днем и шастает,
сегодня нипочем чем не вылезет, – проворчал Кузьмай с набитым
ртом, – ишь зарядило. Хоть бы трясина из берегов не вышла, и
без того ее паводком вздуло.