– Кто‑кто? – со смешком
переспросила я.
– Живоглот, – без тени
улыбки повторил Травник, – по крайней мере, так его прозвали
местные.
– Полагаю, за привычку глотать
живьем?
– Именно.
– Да у вас не болото, а одна
сплошная байка! – не удержалась я. – Если все свидетели
проглочены, откуда они знают про чудище? Зима выдалась снежная, по
весне трясина разъела тропы, вот вам и живоглот… Вы‑то сами в него
верите?
Травник молча кивнул на дубовый
комель возле скита. Кузьмай ссек и порубил на дрова ветки, а
неподъемный ствол мантихора облюбовала для ежедневной заточки
когтей. Но недавно им воспользовался кто‑то еще, втрое глубже
распахав крепкую дубовую древесину.
– Я не знаю, что за гость
навестил нас прошлой ночью, но Манька учуяла его сквозь стены и
забилась под лавку, подвывая от страха. Увы, мы оказались
недостаточно храбры для более близкого знакомства…
Я тоже не ощутила прилива трудового
энтузиазма. Но признаваться не стала.
– В дом оно не полезло?
– Поскреблось в дверь, но я
зажег веточку зверобоя, и все стихло.
– Еще бы! – буркнул
Кузьмай, расставлявший по столу миски. – Не веточку, а пук, уж
завоняло так завоняло, изо всех щелей дым повалил, еле
прокашлялись!
– Ты же сам подсовывал, причем
что ни попадя! – вознегодовал Магистр. – Половину запасов
из‑за тебя, дурня, извели!
– Выходит, там был не один
зверобой? Вы не могли бы припомнить, что именно? – перебила
я.
Зверобой неплохо отпугивал кикимор,
пижма – мелких болотных нетопырей‑кровососов, заодно и комаров,
чемерицу недолюбливали вурдалаки. Но кикимора, костлявое созданьице
в рост гнома, представляла угрозу только для собак и маленьких
детей, к тому же не поедала жертв, а душила и бросала на месте. В
ловчие стаи кикиморы сбивались редко, лишь в особо суровые зимы,
когда бочаги промерзали до дна.
Запинаясь и поддакивая друг другу,
травники начали перечислять. Чего там только не было! Ромашка,
вороний глаз, жгучеяд болотный, вереск, двуцветник, птичий ячмень,
камнеломка… Похоже, им удалось обратить в бегство всю окрестную
нечисть, а также птиц, зверей и ползучих гадов.
– И много человек пропало?
– За два месяца – шестеро.
– Пятеро, – поправил
Кузьмай, – Ламоня у свояка заночевал, вернулся к обеду. Ох, и
отходила его жена кочергой, пуще живоглота! Брехал, поди, что у
свояка, тот губ не помадит…