А теперь вот профессор и его студент
сидели в чуме, стоящем за потемневшей избой, и смотрели, как Федор
Копенкин — шаман в девятом поколении — готовится к камланию. Он
надевал кафтан ломболон из медвежьей шкуры, обшитый длинной
бахромой, обвешанный ремешками и металлическими подвесками,
изображавшими всевозможных духов. Подвесок было так много, что они
производили впечатление боевой кольчуги. А сам дед в кафтане был
похож на огромную взъерошенную птицу. Или древнего пернатого
ящера.
«Тяжело ему, должно быть», — подумал
тихо сидевший на кипе шкур Евгений.
На голове Федьки была шапка-авун,
тоже с густой бахромой, спускавшейся на лицо. Шаман во время работы
не должен смотреть на этот мир.
Старик быстрыми движениями
проворачивал над горевшим посередине чума костерком бубен унгтувун
— главное свое оружие в мире духов, и щит, и меч, и вместилище его
души.
Старуха, непрерывно курившая трубку с
чем-то едким, подбрасывала в огонь травы и корешки, от которых по
чуму распространялся дурманящий дымок, смешивающийся с запахами
старой дубленой кожи и сырости.
Тем временем молодой парень, сын
шамана, раскладывал извлеченные из сундучка деревянные фигурки
духов-хранителей в виде животных.
Вроде бы, все требования «техники
безопасности» соблюдены, пора бы и начинать представление. Для
профессора Столярова это было именно представление, за которое
шаман — хитроватый и в то же время какой-то блаженный дед
небольшого роста — получил три бутылки водки и десять пачек папирос
«Казбек». До всего этого он был большой охотник.
Но сам Евгений знал, что дело не во
мзде. Сначала Федор наотрез отказывался камлать перед луча —
русскими. Может, принимал их за начальство из района,
неодобрительно относившееся к его призванию. А может, было что
другое.
Но, препираясь в обшарпанной избе со
Столяровым, он вдруг обратил внимание на Евгения, скромно стоявшего
в стороне. Пронзительно посмотрев на него несколько секунд еще
более сузившимися щелочками глаз под нависшими бровями, шаман вдруг
оставил свои бесконечные: «Не, никак не можно, нголомо (грех),
насяльника запретил строго настрого», и резко спросил:
— Малой-то с тобой будет?
Не дожидаясь ответа, он, не отрывая
взгляда от Женьки, обошел его кругом. До этого Федька производил
впечатления дряхлого деда с шаркающей походкой. Но тут его движения
обрели чуть ли не кошачью грацию. Он кружил вокруг несколько
оробевшего парня, словно орел над добычей. Неожиданно сделав
скользящий шаг, оказался к Кромлеху почти вплотную, протянул руку и
легонько ощупал вмятину на лбу юноши. Евгений вздрогнул, ощутив
призрачную сухость его пальцев.