Корчмарь приврал, грязи на дне было
не так уж много. Не человеку – собаке по колено.
Долго искать не пришлось. Он лежал
прямо под обрывом на спине, нелепо раскинув изломанные конечности.
Светлое пятно на черной земле, алая каемка.
Я злорадно оскалилась: он был жив.
Пока. Садиться рядом в грязь, пачкать шубу ради пяти минут
торжества… мелочного, глупого, но заманчивого? Я села. Ему на
живот.
Человек охнул и раскрыл стекленеющие
глаза. Медленно перевел на меня, мучительно попытался свести в
одной точке. Узнал.
– Говорят, ты искал меня,
колдун?
Он беззвучно шевельнул разбитыми
губами. Изо рта плеснула кровь, маслянисто обволокла подбородок.
Запах мне понравился. Наклонившись, я провела языком вдоль его
щеки, к глазу, собирая темные сгустки.
Колдун судорожно дернулся. Зря. Я
никогда не начинала есть с головы. Так, примерялась.
– Ну и живучий же ты, –
сглотнув, со смесью восхищения и издевки протянула я. – Почти
как я, хоть однажды и провалялась в постели несколько дней,
заживляя рану от твоей стрелы. У гномов небось покупал? Эти умеют
делать наконечники, без мясницкого ножа не вытащишь. Хорошо, шрамов
на мне не остается, они, говорят, злопамятности способствуют. Надо
сказать, странный у тебя способ завязывать знакомство с
женщинами…
Он смотрел на меня не мигая.
Ненависть во взгляде угасала вместе с жизнью. Небось боролся до
последнего, пытался стянуть раны остатками колдовства. На что,
интересно, потраченного? И долго‑то как держался, видать, ждал,
надеялся, что за ним кто‑то придет. А теперь – всё. Пришли. Глаза
потухли, кровяной ореол вокруг тела начал быстро разрастаться.
Тогда я схватила его зубами за плечо,
привычно перекинула за спину и неторопливо потрусила по дну оврага,
оставляя в грязи четкие отпечатки когтистых лап.
* * *
Избушка была маленькая, неказистая,
перекошенная. Казалось, от падения ее уберегает только прислоненная
к стене рогатина. Над разбитым крылечком изогнулась в поклоне
старая узловатая яблоня, в будке с проломанной крышей иногда
неслась единственная курица. Днем хохлатка бродила по полянке,
благоразумно не выходя за редкий плетень. Лесное зверье глотало
слюнки, но переступить мои метки не смело.
В нараспашку открытом сарае фыркнул,
топнул конь, заблеяла коза. Паршивка, зря только я ее два раза к
козлу тягала – так и не отяжелела, зато всё еще доилась. Меньше,
чем летом, но на сметанку с творогом собрать удавалось. Все они
здесь приблудные – и безрогая длинноглазая Майка, отданная в счет
долга, на борщ, и дымчатый, немолодой уже меринок, кем‑то выгнанный
в лес за хромоту. Даже кошка, которая считается дикой, но никогда
не опаздывает к дойке. И я сама, впрочем. На избушку я набрела
случайно, долго присматривалась, кружила по округе, но за неделю
хозяин так и не сказался. Не объявился и за три года моего
самоуправства.