– Дурак, – брякнула Адель в красном платье, – духи это. Женские.
– Да, да! – тут же подхватил Канцеляров. – От него всегда пахнет женскими духами. Ты, часом, не влюблен?.. Конечно, он влюблен! Он, между прочим, пользуется у женщин огромнейшим успехом. Я вот умею только дружить с женщинами, а он с ними…
Потом я был усажен на почетное место.
Забавно, что и тут на столе стояли грибы. Только не лисички. Огромная сковорода с аппетитной бурой жарехой. Сколько гектаров пригородного леса нужно было прочесать престарелым Канцеляровским родственникам, чтобы собрать такую уйму грибов! Странно также, что до моего прихода жареху еще не съели. Объяснилось это просто – оказывается, Канцеляров ревностно охранял грибное жаркое именно до моего прихода, так как не оставлял надежды на мое появление.
Кроме сковороды с жарехой, на столе стояли тарелки со слегка разворошенными незамысловатыми закусками – килькой, вареной колбасой, дешевым сыром и так далее. И едва початая бутылка водки.
Канцеляров обежал вокруг стола, каждому похваставшись дареной зажигалкой. Потом торжественно подлил в рюмки водки.
– Я хочу выпить за здоровье моего друга…
– Что ты болтаешь, – прервал его я, – у кого сегодня день рождения? Я предлагаю выпить за здоровье нашего именинника!
– О, он меня ужасно любит! – с еще большим умилением повторил Канцеляров и на радостях снова полез меня мокро лобызать, норовя впиться в губы. Если бы я не знал его двести лет, я бы решил, что в нем проснулся педик. Ему совершенно нельзя пить. Еще ужаснее, что, выпив, он непременно заводит песни – со своим дубовым ларингитным голосом и абсолютным отсутствием слуха.
Впрочем, я был рад, что приехал к нему. Один дома я бы не выдержал, наверное, лопнул от переполнявших меня чувств. А здесь чуть поостыл, наслушался рассуждений о направлениях в мировой политике и экономике, почерпнутых из газет, вспомнил, что вот она – реальная жизнь. Да еще телевизор работал на полную. Аделаиду подговорили тянуть именинника Канцелярова за уши, и она тянула его весьма добросовестно.
– Ай! – кричал Канцеляров. – Ай! Ай!
Когда все было подъедено-допито, празднование пришло к логичному завершению. Меня проводили за ширму и опять-таки отвели самую почетную постель – продавленную и мягкую кровать покойной бабушки. Впрочем, я бухнулся в нее, уже почти ничего не чувствуя. Еще несколько секунд лежал с открытыми глазами, слушая, как женщины гремят собираемой со стола посудой, а Канцеляров рассказывал им, какой я замечательный – необыкновенный и умный человек.