Подушечку в полосочку, другого, как всегда.
Зачем же он тогда ее так долго клеил?
Другой, постарше, он рукою об затвор,
Весь в думах о жене в квартире коммунальной,
Как там ребенок, и на что она живет,
Ничем не может ей помочь в той жизни дальней.
Другой весь ревностью измучился, не спит.
Как там невеста: иль верна, иль загуляет,
А вдруг к ней ночью хахалем, который на броне,
В письме она напишет – ничегошеньки не знает.
А как живет старушка-мать, и старенький отец,
Такие мысли многим в голову приходят.
Увидеть их в последний раз, когда-нибудь,
А жизни, может быть, последний час подходит.
Другой продумывает, как назавтра жизнь спасти,
Вместо себя другого жизнью расплатиться,
В глубокую воронку незаметно заползти,
И там до окончания атаки боя схорониться.
А есть такой – какому только порученье дать,
Он в голову твою залезет, и в дела и мысли.
В бою не вздумай повернуться вспять,
А то изменишь сталинской отчизне.
Хоть в каталажку – у него отца и мать,
Иль брата, иль сестру – он словом не вспомянет,
Хозяину лишь только приказать:
Христа вторично сам он на кресте распянет.
Вот так сидят, поникшие, и ждут.
А скоро тот проклятый бой – атака,
Когда же курево и водку подвезут,
Быть может. Бог спасет – пройдет все гладко.
А немцы – обстоятельный народ,
Они не делают, как мы, все на авось с размашки,
Там доты, блиндажи и бруствера укреплены,
Из «шмайсеров» бьют пули без промашки.
Ведь если думы те солдатские объединить —
Вот и получится огромная Россия,
Интуитивно знают, нас не победить,
Что Нострадамус сотни лет назад
нам предсказал – Мессия.
Атака – искривленный рот,
всех страхов нарисована палитра.
В газетах сказка, что у нас наоборот,
Но если интендант нам подвезет не сто – пол-литра,
Тогда изображу я смельчака, по пьянке брошусь я на дот.
Атака, в рваном воздухе «Впе….ред!»
И служит в том бою ориентиром
Нам смертью огненной, строчащий пулемет,
И наша грудь в бою нам служит тылом.
Проклятая насмешка в жизни той,
Ведь вроде должен ты бежать от смерти-пулемета,
А ты, наоборот, бежишь туда вперед,
Бежишь не ты один, а за тобой вся рота.
Атаки-боя ужаса не описать пером,
Она ведь хаос, ад неописуемо-кромешный,
Разрывы мин, визгливый вой, убитые друзья,
Ты весь в грязи, в крови, но ведь еще живой, сердечный.
Высотку мы не взяли – откатились мы назад,
Но это только маленькая передышка.