Посох в руке Фесса вздрогнул, пробуждаясь к жизни.
Дёрнулся нетерпеливо, словно своевольный молодой
конь.
Аэсоннэ сжала кулаки.
Костяная тварь походила на приснопамятных мёртвых
драконов с погостов Эвиала — правда, изрядно меньше, без крыльев, и
череп напоминал скорее гротескно увеличенный человеческий, чем
драконий.
Глубокая грудь, длиннющие руки-лапы, короткие (очень
короткие) и мощные ноги — чудище скорее походило на громадную
обезьяну Змеиных Лесов, что на Кинте Ближнем.
На правом плече её мелькнул какой-то странный
вырост, асимметричный — левое плечо обходилось без этого
украшения.
Люди дружно ахнули. Крики, вопли, и все бросились
врассыпную.
Это было правильно. Их копья и топоры ничего б не
сделали костяному страшилищу; сделать сейчас что-то мог только
он.
Он, некромант Фесс. Ну, или Неясыть, кому как
нравится.
— Нет! — Аэ вдруг схватила его за локоть. — Это
ловушка!.. Западня!..
— Может, и западня, — Кэр шагнул к самому берегу.
Проклятье, вода холодная… — А люди в ней — всё равно
живые.
— Дай тогда я! Я перекинусь!..
— Нет! Я должен сам!
Аэ зарычала. Надо сказать, совершенно
по-драконьи.
Посох удобно лежал в руках. На том берегу
неупокоенная бестия метнулась было за разбегавшимися мужичками, но
вдруг резко дёрнулась, словно налетев на незримый канат,
споткнулась, едва не растянувшись, глухо взвыла и ринулась, вздымая
тучи брызг, через реку прямо к Фессу и Аэ.
— Я…
— Нет, дочка!
«Дочка», — вырвалось у него. Словно они вновь на
Северном Клыке, в Чёрной Башне, полной запретных
книг…
Драконица, похоже, так растерялась, что промедлила,
потеряла насколько мгновений, а тёмный посох уже чертил перед
некромантом сложный узор, извивы рун вспыхивали, огненная паутина
понеслась навстречу костяному чуду, расширяясь с каждым мгновением,
словно рыбацкая сеть.
Тварь её, похоже, не видела, потому как влетела в
неё со всего разгону. «Изо всей дурацкой мочи», как сказала бы
тётушка Аглая…
Алые нити, линии живой руны, напоённой чистым огнём,
вмиг опутали белые кости. Прорезали первый слой, оставляя чёрные
росчерки ожогов, и бестия начала разваливаться — первыми в воду
шлёпнулись передние лапищи, забились, задёргались сами по себе,
словно конечности у таракана, вспенили воду — и по-прежнему рвались
к застывшему на противоположном берегу Фессу.