Орк лыс, как колено, на левом виске кривая татуировка: два
скрещенных топора. Я облегченно выдохнул — клан Черной Секиры. В
большинстве — нейтральные мобы, часто идущие наемниками к игрокам
или неписям.
Тревожный звоночек, значит сюда стекаются орки, как минимум с
двух ближайших локаций. Интересно, почему именно сюда? Валерьянкой
им тут накапано, что ли... или на что там сбегаются орки? На
распутных эльфиек?
Орк навис надо мной, склонив голову и грозно сощурившись.
— Меня зовут Вурираш, я помощник вождя. Кто ты и почему мы не
должны бросить тебя в котёл с кипящим маслом?
— Я — Гинкго, и у меня разговор к вождю.
Губы орка изогнулись в усмешке, показался вытянутый клык.
— Она ни с кем не разговаривает, кроме шаманов. Я бы должен
разрубить тебя на месте, но мне понравился трюк со стрелами, не
каждый день такое увидишь. Так что уходи, разрешаю.
Я медленно поднял руку к груди, держа невидимую сферу, прорычал,
глядя в глаза орка:
— Она будет говорить со мной, от этого зависит её жизнь.
Орки на стене застыли, глаза вспыхнули яростью. На миг
показалось, что они прыгнут на меня, орудуя топорами и копьями,
пока не превратят в мелко нашинкованный фарш. Вурираш чуть
наклонился, завёл руку за спину и схватил рукоять секиры,
процедил:
— Смеешь угрожать вождю? Пожалуй, отрублю тебе ноги, для
начала.
— Слушай сюда, — в тон ответил я, — считай меня посланником
богов, демонов или кому вы там молитесь. Если мы не поговорим,
умрет она и все ваши женщины!
Вчера с холма разглядел широкое поле за лагерем, заполненное
могилами. Слишком маленькими для воинов, но слишком большими для
детей. Если прогадал — мне конец.
Орки начали тихо переговариваться, Вурираш выпрямился, сказал
деревянным голосом:
— Иди за мной.
За воротами выстроился живой коридор из орков, вооруженных чем
попало. От деревянных копий с обожженными концами до мечей из
черной бронзы. Судя по виду, здесь собрались зеленые из нашей
локации и еще как минимум трёх соседних, включая вышестоящую.
Вурираш шагает впереди, орки перед ним нехотя расступаются.
Спину щиплет от множества взглядов, переполненных ненавистью,
страхом и... надеждой. Лагерь смердит нечистотами, спекшейся кровью
и чем-то еще, омерзительно сладковатым.
Постройки в лагере убогие настолько, что сердце щемит от
жалости. Словно иду через поделку не самого способного ребёнка,
мельком видевшего кривой рисунок города. Врожденное чувство вкуса
вопит о пощаде и умоляет снести до основания, а обломки сжечь.
После — собрать пепел и еще раз сжечь.