Спустя сорок лет после деда я тоже пришел на филологический факультет. Это уже был другой филфак, но иные из преподавателей той эпохи еще продолжали работать, и своих настоящих учителей я тоже нашел. Мы, филологи, знаем: не только мы храним филологию, но и она нас хранит. Она снабжает нас могучим оружием – учит принимать жизнь не буквально, но отстраненно, «настраивая оптику» всякий раз, когда нужно оценить явление, событие или факт. В этом и был смысл дедовского напутствия в филологию: он умел расширять горизонты.
Отмеченной в дипломе квалификацией «литературный работник газеты» Михаил Бондарь всегда гордился, но по специальности смог проработать только три года, да и то не вполне: два из них цензором, в тогдашнем управлении по охране государственных тайн в печати (так называемый «Главлит»), и год в типографии Политехнического института. Остальная его трудовая жизнь, больше четверти века, прошла на учительском и преподавательском поприще. Сразу после университета вместе с женой и четырехлетним сыном он оказался в Лубнах Полтавской области. Там дед директорствовал сначала в одной, а затем в другой школе. Спустя несколько лет он еще раз попробовал попытать счастья вне Харькова – в Енакиево, где тогда жили его мама и младшие сестры. Наконец, осев окончательно в Харькове, работал учителем, завучем по производственному обучению (была такая должность в эпоху «политехнической реформы» средней школы), а затем – преподавателем политэкономии в техникуме общественного питания. Вот эту свою последнюю работу он по-настоящему любил и задержался на ней дольше других – 12 лет. Здесь его ценили, и он, в конце концов, нашел свое призвание. Правда, это случилось, когда ему было уже 46 лет, в 1968 г., а в 1980-м пришлось выйти на пенсию по инвалидности. Но техникум он не забыл и продолжал ходить туда на праздники, партийные собрания и заменял заболевших коллег.
Дедушка не раз говорил мне, что жалеет о своих метаниях, хотел бы прожить жизнь иначе и наказывал придерживаться одного выбранного пути. Не могу сказать, что последовал его совету: я сменил не только несколько мест работы, но и специальность, и даже страну. Недаром говорится: «Дела отцов – знак для детей». Но встреча с моей настоящей работой у меня все-таки была…
Что же до деда, оказавшись на пенсии, он вел образ жизни деятельного человека, вынужденно оказавшегося не у дел. Ни дня он не проводил дома или сидя на скамейке с пенсионерами. Его маршрут был предопределен активной целью – посещение книжных магазинов, прогулка по парку, покупка газет и лекарств в аптеке. В нем легко уживались внутренняя дисциплина, привычка к самоанализу и мощная витальность, проявлявшаяся, например, в некотором щегольстве, с которым он выбирал и носил одежду, особенно галстуки. Его невозможно было застать неаккуратно или неряшливо одетым. Почти весь год, за исключением зимних холодов, он носил элегантные кепки или шляпы. Как всякий человек, встретившийся с серьезной опасностью, дедушка был подвержен соблазну поддаться болезни, но несколько вещей, вызывавших у него живой интерес, помогали держаться на плаву. Сначала это был перестроечный информационный и публикаторский бум, наводнивший их маленькую квартирку подборками толстых журналов и сборниками публицистики; потом коллекционирование анекдотов (в подлинном, исконном понимании жанра) – их он знал множество и умел со вкусом рассказывать; наконец, моя учеба в университете. «Над чем ты сейчас работаешь?» – таков был его дежурный вопрос ко мне. И он требовал ответа по существу, тогда как на большинство других вопросов дед, в общем-то, ответа не ждал.